Хроники Хазарского каганата - Саша Виленский
— Так и запишем: не говорил. Очень хорошо.
— А вы меня простите, конечно, но у нас теперь что, диктатура? Тоталитаризм? Насколько мне известно, мы живем в демократическом государстве, где человека за взгляды не судят.
Он напрягся.
— Естественно, за взгляды у нас не судят. Но даже самое демократическое государство обязано защищаться от попыток его уничтожить. Вы не согласны?
— Да какие же это попытки уничтожения? Обычная интеллигентская болтовня под шашлычок и вино!
— А с этого все и начинается. Сначала людям сообщают, что надо менять систему, затем ее и на самом деле собираются менять, не очень представляя, что принесут перемены. И все, государство рухнуло, в стране хаос, разруха и гражданская война. Потому что ничего иного перемены не приносят.
— Страна будет ввергнута в хаос от того, что кто-то на пикнике сказал, что надо сменить правительство?
— А он так сказал?
— Да не говорил он этого!
— Прекрасно. Тогда, что он говорил?
Ага! А вот тут надо быть очень осторожной!
— Вы что думаете, я помню? Там много чего говорилось.
— Так и запишем… «не помню»… Очень хорошо. Теперь вот здесь вот распишитесь. И вот здесь. Прекрасно. Если нам что-то понадобится, мы вас вызовем.
— Погодите, — остановила я его. — А с Адамом-то что?
— Ничего. Он задержан.
— Надолго?
— Пока не выяснятся все обстоятельства. Сами понимаете, своими показаниями вы сильно усложнили дело. У меня один свидетель говорит одно, вы — другое, слово против слова, записи никто, к сожалению, не вел, надо разбираться. А сколько это займет — никто не знает.
— Но вы же разберетесь? — Тьфу, как жалко это прозвучало!
— Конечно, разберемся, — снисходительно ответил он и взялся за ручку двери.
— Я смогу его увидеть?
— Пока идет следствие — нет. Только после того, как будет решено передать дело в суд.
— А передачи я могу ему передавать?
— Конечно. Вам в тюрьме, дадут список, что можно, чего нельзя.
— А почему его будут держать в тюрьме? — я чувствовала, что голос у меня дрожит, что чем жальче я выгляжу, тем презрительней и высокомерней становится этот сотрудник храмовой стражи, но сейчас мне было все равно. — Есть же какие-то другие способы, подписка о невыезде, залог какой-нибудь, нет?
— Нет. — Он уже цедил через губу, все еще держась за ручку двери, всем своим видом демонстрируя, что я отвлекаю его от очень важных неотложных дел. — По этой статье только одна мера пресечения — арест.
И ушел. Я осталась одна.
Села на кровать, понюхала подушку, которая пахла его волосами, понюхала простыню, еще влажную от наших соков, и от души разревелась. Какая-то я стала слабая и сентиментальная, нехорошо это. Сейчас надо быть сильной, подумалось, но отказать себе в удовольствии сладко порыдать — я не могла.
Наконец вытерла слезы и поехала к маме. Надо было решать, что делать дальше.
Мама пыталась удержать Марка, который носился по квартире и рычал. Йоханан безучастно сидел, глядя в окно.
— Мария, ну хоть ты его угомони, — взмолилась мама. — Все порывается идти выручать Адама из тюрьмы, объясни ты ему, что это нереально.
Йоханан быстро и резко сказал Марку что-то на иврите, в ответ тот разразился гневной тирадой.
— Ребята, вы бы объяснили, о чем говорите, а то, может, вы собираетесь таких дров наломать, что мы потом и не разгребем.
— Домой надо уходить, — сказал Йоханан. — Иначе всех заметут. Уходить надо.
— А Адама бросить, да? — спросил Марк.
— Лучше, конечно, погибнуть всем, — равнодушно сказал Йоханан. Что-то он мне совсем не нравился. С какой стати он так расклеился-то?
— Да с чего вы взяли, что погибнете? — закричала я. — Что случилось? Кто-то оклеветал его, сказал явную ахинею, разберутся и отпустят, в чем проблема-то?
Молчание.
— Сама-то веришь в это? — Йоханан криво усмехнулся.
— Конечно. Я говорила со следователем, он показался мне вполне вменяемым.
Он мне, конечно, таким не показался, но было надо успокоить ребят.
Марк и Йоханан переглянулись.
— Ну, дай Бог, дай Бог, — пробормотал Марк. — В чем его обвиняют-то?
— Да ерунда какая-то, просто бред сумасшедшего.
— А ты все же расскажи, будь добра! — Марк впился в меня взглядом.
Черт, не хотела я им это говорить, но с другой стороны, куда деваться?
— Да глупость несусветная — государственная измена, призыв к свержению существующего строя.
Йоханан что-то снова затарахтел на их гортанном языке, Марк промолчал.
— Как хотите, но это — во спасение души человеческой! — Йоханан метался по квартире, запихивая вещи в походную торбу. — Уходить надо.
И ушел. Мама прижалась к Марку.
— Если считаешь нужным — можешь уходить это, наверное, будет правильно! Я понимаю.
Он погладил ее по голове и ничего не сказал.
А вот я не знала, что делать. Ни одной идеи, что и как нужно предпринять, у меня не было. Мама, приговаривая: «утро вечера мудренее», утащила меня в комнату, уложила, прикрыв знакомым с детства одеялом, и я сразу отрубилась. Мне казалось, что в этом состоянии я не смогу заснуть, но выключило меня мгновенно. Слава Богу, без сновидений.
Когда так крепко спишь, то когда очнешься, первое время не соображаешь, где находишься и вообще что сейчас — утро или вечер. С трудом сообразила, что вечер, выползла из спальни, зашла на кухню. Там сидели мама с Богданой и благородно пили чай с вареньем. А Богданка-то откуда здесь взялась?
— О, проснулась, спящая царевна, — подскочила мама. — Садись, я тебе сейчас тоже чайку налью. А то мы тут с Богданочкой сидим-гадаем, будить ее или уж пусть до утра спит.
Я села. В голове было пусто.
— А Марк где?
— Да ушел по каким-то своим делам, чего-то там крутит, — как о муже, с которым прожили не один десяток лет, ответила мать. Махнула рукой, всем своим видом показывая, что у этих мужиков одни глупости на уме, ничего толкового они все равно сделать не смогут, все на нас, на наших хрупких плечах. — А Йоханан уехал.
Я кивнула. Уехал и уехал, его личное дело.
— Что делать собираешься? — тихо спросила Богдана.
— Ты о чем?
— Об Адаме, о чем еще.
Я дернула плечом.
— Понятия не имею. Наверное, надо адвоката найти.
— Адвокаты денег стоят. Что-то у меня отложено, худо-бедно у девчонок подсоберем, да ведь? — обратилась она к моей маме. Надо же, как быстро мама с людьми сходится! Никогда
