Макс Фрай - Карты на стол (сборник)
– Значит, точно седьмое, – говорю я, оглядываясь по сторонам в поисках урны. – После таких помоев только и остается что сражаться со змеями. Надо же хоть на ком-то выместить зло.
– Допей, – серьезно говорит Тома. – А то примета не сработает. Мы же хотим, чтобы поездка сложилась удачно?
Даже и не знаю, хочу ли я хоть чего-нибудь – такой-то ценой. Но допиваю, куда деваться. Друг – это такой специальный полезный гад, ради которого практически ежедневно идешь на бессмысленные жертвы – просто чтобы поднять ему настроение. Например.
Мы едем на запад, тщетно пытаясь догнать неторопливое вроде бы солнце, жуем бутерброды и смотрим, как незаметно сгущаются сумерки. Летом в наших краях они долгие-долгие, даже не верится, что в какой-то момент действительно станет темно.
Но всякий раз становится, вот что удивительно.
– Чертов туман, – говорит Тома. – Вот же чертов туман!
– Где? А, да.
Туман клубится совсем низко над землей, в неглубоких оврагах по обеим сторонам дороги, густой, вызывающе белый, как будто кто-то невидимый варит манную кашу в двух бесконечно длинных параллельных котлах, которые несомненно однажды пересекутся, вернее, соединятся – в трех сантиметрах от носа невидимого и непостижимого едока.
А пока каша эта кипит и безуспешно пытается выплеснуться на теплый асфальт шоссе. Но из оврагов ей, похоже, не выбраться. Или?..
– Если оно на нас все-таки выползет, я обосрусь, – говорит Тома.
И я удивленно поднимаю бровь. Шутка так себе. Мягко говоря.
Тома пожимает плечами и сует в пасть оставшуюся половину большого бутерброда. Силен, конечно, мужик.
– Мне в детстве всегда казалось, что оно за мной охотится, – говорит он с набитым ртом. – Как будто хочет меня – вот лично меня, и никого иного – сожрать.
На самом деле, его речь звучит примерно как: «Мэ-уэвэ ыа аала фоо заой ооца». И так далее. Очень удобно: вроде бы все откровенно рассказал, а если кому непонятно, это уже не моя проблема.
Но мне все равно почему-то понятно.
– Тогда оно может и хотело, – говорю я. – А теперь поздно на тебя облизываться. Два метра, девяносто пять кило. Кто ж такой кусок осилит.
– С точки зрения обжоры, это только к лучшему. Большой кусок всегда привлекательней малого.
– Зато твой вкус с тех пор наверняка испортился. Ты же теперь куришь. И пьешь черт знает что, включая так называемый кофе, которым торгуют на бензоколонках. И еще рядом с тобой я – тоже не подарок. Меня даже комары не кусают. И вообще мы сейчас в машине – как в скорлупе ореха. Хрен кто ее разгрызет.
– Ты не поверишь, – говорит Тома. – Но именно этим я в детстве и утешался. Автомобилем-скорлупой и еще тем, что рядом отец, явно очень горький от своих папирос.
– Тогда закуривай. И мне тоже дай.
– Ты же никогда не куришь в машине.
– Не курю. Но на то и правила, чтобы иногда их нарушать.
Это нелепо, но мы оба закуриваем, и туман начинает медленно отползать от шоссе в сторону полей.
Это, повторяю, нелепо.
И, конечно, очень смешно.
– Так уже однажды было, – говорит Тома. – Я к подружке на дачу ехал, вот как сейчас, в конце июля, в сумерках. Дорога узкая, грунтовка, быстро захочешь, а не поедешь. И этот чертов туман с обеих сторон. Я сперва ржал над собой, а потом уже не ржал – когда туман к лобовому стеклу стал подбираться. Но закурил, и все как рукой сняло. Нормально доехал. Даже рассказывать никому не стал. Да и что тут расскажешь.
– В следующий раз рассказывай, – говорю я. – Мне. Я и так знаю, что ты псих. И совершенно не делаю из этого трагедии.
– Ладно, – легко соглашается Тома. – В следующий раз расскажу.
…Из немногочисленных моих талантов самым ценным, безусловно, является умение спать сидя. Не просто клевать носом, ежеминутно вздрагивая на границе между явью и сном, не дремать, непрерывно ерзая в поисках удобной позы, а натурально спать, крепко и сладко, куда бы меня ни везли. И прекрасно себя чувствовать на следующий день.
Поэтому я откидываю спинку сидения и закрываю глаза. И снова открываю – мир вокруг сейчас такой синий-синий, удивительный цвет, жалко перестать на него смотреть.
– Если опять туман или злые волки выйдут из лесной чащи или летучие мыши атакуют наш луноход, закуривай, не стесняйся, – говорю я Томе. – И музыку включай, если что, ты меня знаешь, я ухом не поведу.
– Еще скажи про бутерброды, – ухмыляется Тома.
– В смысле, «если проголодаешься, можешь все сожрать»? В принципе, можешь, конечно. Кто ж тебе запретит. А все-таки попробуй пробудить в себе сострадание и оставить мне парочку. Хрен знает, найдем ли мы что-нибудь съедобное в Гданьске в пять утра. А Янкин холодильник небось забит кошачьим кормом и мятой с огорода – в самом лучшем случае. Знаю я ее.
– Только не в пять утра, а в четыре, – говорит Тома. – Этот твой навигатор всегда выдает время прибытия с расчетом на полную машину пассажиров с неукротимым расстройством желудка и неизбежные в таких случаях внеплановые остановки на обочинах. Позор на мои седины, если мы приедем позже четырех.
«Вот и отлично», – думаю я. Потому что говорить вслух у меня уже нет сил.
И снова закрываю глаза. Теперь надолго.
Просыпаюсь я не от тряски и не от шума. И даже не потому, что шея затекла так, что завтра ее будет не повернуть. Хотя она, конечно, затекла, и с этим уже ничего не поделаешь. Но просыпаюсь я вовсе не поэтому. А от удивительного ощущения: я сплю уже так долго, что больше не могу, хоть убейте. Как будто спать – это висеть на турнике или даже качать пресс. Рано или поздно наступает предел твоих личных возможностей, и с этим лучше сразу смириться.
Впрочем, за окном по-прежнему темно. Ни намека на скорый рассвет. И, кстати, ни намека на город Гданьск, к которому мы приближаемся на скорости никак не меньше сотни километров в час. Неужели мой бестолковый организм принял пару часов сна за десять? Совершенно на него не похоже. Прежде он всегда умел блюсти свою выгоду.
Но ладно, чего только не бывает.
– Привет, – говорю я Томе. – Где мой кофе? И, чем черт не шутит, мои бутерброды?
– В пакете на заднем сидении, – отвечает Тома.
Почти невозможно поверить, что отвечает мне именно Тома, но, кроме него, вроде бы некому.
Штука в том, что тот Тома, которого я знаю, физически не способен говорить таким тихим ровным безжизненным голосом. Он же всегда орет, даже когда думает, что перешел на шепот. И не потому что дурно воспитан. Просто его слишком много. Просто он слишком живой. И весь, без остатка – здесь и сейчас.
И от такого несовпадения я цепенею.
– Ты возьми, пожалуйста, термос, – все так же тихо и ровно говорит Тома. – Выпей кофе. И мне налей. Я уже очень давно хочу. И при этом у меня такое ощущение, что лучше не останавливаться.
– Господи, да почему? – спрашиваю я.
– Трудно вот так сразу объяснить. Ты кофе давай наливай.
– Ладно.
Пакет действительно лежит на заднем сидении. Но удивительно не это. А то, что все взятые с собой бутерброды целехоньки – кроме тех двух, что мы слопали в самом начале пути. И термосы наши по-прежнему полны.
Надо хорошо знать Тому, чтобы понимать, до какой степени это невозможно. Сестрица моя, имевшая счастье принимать его в гостях, любит шутить, что Тома ест, как птичка. В смысле, всегда что-нибудь клюет. Вообще не останавливаясь.
Ну, то есть так было до сих пор.
– Где мы вообще? – преувеличенно бодро спрашиваю я, протягивая Томе крышку от термоса, наполненную кофе.
– Не знаю, – коротко отвечает он.
– Как это – не знаешь?
– А вот так.
Выпив кофе одним глотком, возвращает мне крышку.
– Налей еще.
– Мы что, заблудились? – спрашиваю, выдав ему вторую порцию.
– Вроде того.
– А навигатор?
– Давным-давно отмучился. Еще после шестого объезда. И телефон, кстати, тоже. Проверь свой.
– После шестого – чего?
– Объезда, – флегматично повторяет Тома.
Я лезу в карман за телефоном. Экран которого, оказывается, пуст и темен, как небо за окнами. Аккумулятор, что ли, сел? Вообще-то, вполне может быть, утром он показывал всего половину, а потом… Ай, неважно. Заряжалка-то с собой. В рюкзаке. А рюкзак в багажнике. Упс! Ладно, потом.
– Разрядился, – говорю я.
– Жаль, – меланхолично откликается Тома. – Впрочем, не то чтобы я особо надеялся.
– Да что происходит?!
Сразу надо было орать. Вот буквально в первую же секунду. Похоже, собственный крик помогает мне включить голову. И заодно пошире открыть глаза. И увидеть наконец, что дорога, по которой мы едем, меньше всего на свете похожа на междугороднее шоссе. На какую-нибудь проселочную грунтовку, впрочем, тоже не очень. Она вообще не похожа на дорогу. Скорее на бескрайнее лавовое поле. А еще больше – на внезапно застывшее море, слегка подсвеченное изнутри. Хотя судя по ощущениям, поверхность идеально ровная. Совершенно не трясет.
