У чёрта на куличках - Владислав Хохлов
Собрав через несколько минут все возможные одеяла и наволочки, ложе окончательно было готово. Девочка залезла наверх, удивилась тому, насколько камень под ней был тёплым из-за огня внутри, и чуть ли не начала мурлыкать, укутавшись в одеяла. Парень уже поднял ногу и был готов подняться, как что-то укололо его в правое ухо. Инстинктивно он врезал по раковине и покачнулся, едва не свалившись на пол. Хоть Григорий и не спал, а всего лишь притворялся – Серёжа был в этом уверен на все сто, – такая маленькая оплошность могла стать отличным пусковым механизмом для очередных криков и матов.
Серёжа оглядел комнату, в которой практически ничего не было видно. «Муха что ли? – спросил он себя. – Какая к чёрту муха в конце ноября?..». Хоть перед глазами и было темно, но что-то всё же не давало ему покоя. Тишина вокруг позволяла прийти к мысли, что он здесь один. Только темнота была его милым соседом по комнате.
«Не стоит баловаться с тьмой», – раздался в голове отвратительный голос Бражника. Почему-то парень не удержался от представления, что этот пьянчуга выкинул бы какой-нибудь схожий перформанс, чтобы просто посмеяться с неуклюжих городских.
Он во второй раз закинул ногу на печь, но остановился. Всё желание сгинуло в никуда. И снова его взор упал на тёмную комнату, бессильно желая разрезать тьму.
Почему он решил вспомнить Бражника в этот идиотский момент? С чего вдруг какой-то полоумный алкаш стал эпицентром страхов? Разве не мог здесь оказаться тот же Фредди Крюгер или любой другой персонаж из фильмов ужасов?..
Но, может Бражник появился не просто так, а это своего рода была волшебная фея под этанолом. И тут вспомнилось, как этот добрый и бухой местный раздавал советы, как провести правильно ночь: закрытая дверь и печь.
Решётка в пасть каменного монстра была открыта, и угли медленно затухали. Взять их в руку было ещё нельзя, но держать над ними ладонь – вполне. Почему же надо закрывать печь? Поразмыслив над самыми невозможными и бредовыми развитиями событий, Серёжа всё же закрыл печь от греха подальше. Дверь также оказалась открыта. По крайней мере здесь он мог не спорить с безопасностью, поскольку никто не мог отвечать за гулящий народ, что решит познакомиться с приезжими с глазу на глаз.
Стоило последней линии обороны выстроиться, как странное гнетущее чувство покинуло молодого кадета, словно поняло, что здесь ловить нечего и ушло прочь. Почесав затылок, Серёжа залез на печь к сестре, без каких-либо происшествий.
Да, всё было действительно куда спокойней.
Парень поднялся и оказался перед лицом засыпающей сестры. Девочка уже почти провалилась в сонное царство, пригретая тёплым камнем.
– Отвернись… – тихо прошептала она. – У тебя из рта воняет.
Поборов смятение и злость, Серёжа отвернулся. Надежды на то, что ему удастся заснуть, почти не было. Он просто закрыл глаза, надеясь, что этой ночью не произойдёт то, чего бы он не хотел видеть.
Камень под плечом был тёплым, настолько чтобы можно было думать только о нём. Сестра дышала в затылок, одеяла были недостаточно длинными, чтобы полностью закрывать тело, и пришлось свернуться калачиком. Тепло. Очень тепло.
Интересно, если он будет считать до тысячи, то сколько пройдёт времени? Семнадцать минут? Двадцать? Сможет ли он считать по единице в секунду, и как он вообще считает относительно времени? Может, посчитав до ста тысяч, он мог бы дождаться утра, и таким образом просто пропустить эту ночь?.. Интересно, кто-нибудь досчитывал до пятидесяти тысяч, пытаясь уснуть? Тогда и не нужно засыпать, когда ты всю ночь считал числа… наверное.
«Один, два, три, четыре… пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четы…», – Серёжа остановился. Нет, он не забыл, что идёт после пятидесяти трёх, он прекрасно мог бы досчитать и до миллиарда и дальше, он просто кое-что услышал. Он услышал это.
Со стороны кровати родителей доносились слабые стоны. Стыдливые, покорные, пытающиеся затихнуть за сжатыми губами, но вырывающиеся из сокрытых уст, сдержанные и в то же время страстные. Благодарящие.
Это произошло. Произошло именно то, чего он и хотел избежать, свидетелем какого события не хотел быть. Он понимал, что происходит на самом деле, и он ненавидел всех: свою сестру, за то, что та была ещё в таком раннем возрасте и не могла понять отвращения от царящего всего в метре от неё бесчинства; отца, за то, что не мог быть человеком, а склонялся к отвратительному животному; мать, за слабость и покорность, и себя, за бессилие и неспособность уснуть.
Он мог бы спрыгнуть с печи, налететь на отца и выбить из него всё. Дурь, запах сигарет, грязные помыслы, жизнь. Он сжал кулаки и представлял, как опускал их на плешивую голову человека, что был его биологическим отцом. Парень всю жизнь надеялся, что это ложь.
Он хотел взяться за его шею, и сдавливать её так долго и сильно, пока глаза не вылезут из глазниц и не будут напоминать зрелые помидоры. Но… его матери было хорошо, прямо сейчас в эту минуту, и, Серёжа думает не о семье, не о их мыслях и желаниях, а о себе… Его мать, Мария, прямо сейчас она… Почему он думает об этом?!
Он развернулся на печи и закрыл уши. Этот звук напугал родителей и заставил их закончить раньше, чем планировалось. Мир снова накрыла тишина.
«Пятьдесят четыре, пятьдесят пять, пятьдесят шесть…».
Отчёт дошёл до ста двадцати трёх, и Серёжа шёл на рекорд. Он не считал так упорно уже лет пять, и сейчас снова вернулся к себе, к двенадцатилетнему слабаку. Сил ему хватило чтобы убрать руки от ушей, которые уже ныли настолько, что боль и шум заглушали числа. Тихо. Он понадеялся, что оглох.
Серёжа пошевелился, пытаясь размять затёкшие пальцы. Услышал он только хруст ткани, но не со стороны родителей. Парень оглянулся, кроме тьмы он обнаружил только тишину, а у стены была сестра, на бледном лице которой наблюдались привычные подтёки. Облегчённо выдохнув, он упал на остывающий камень печи. Внутри что-то треснуло. Должно быть уголь разорвало от температуры.
Звук повторился, сместившись чуть в сторону.
Серёжа обратно поднялся и прислушался. С улицы завывал ветер, в комнате тишина, а в печи кто-то шевелился. То ли это было наваждение, то ли там кто-то был. Через дымовую трубу могла попасть птица, но эта мысль казалась невозможной – ни одно животное не решилось бы
