Ледяное сердце - Людмила Семенова
— Ты про этого мальчишку говоришь?! Малефика, ну это же просто смешно!
— А я в отличие от тебя привыкла думать и вникать, прежде чем смеяться. Так вот, ведьминского внутреннего зверя достаточно впустить один раз, и он уже не покинет душу. А рептилии, чтоб ты знал, умеют спасаться от холода, погружаясь в спячку и заглушая все чувства и реакции, превращаются в этакие живые консервы за ледяным панцирем. У этого ведьмака, похоже, сработала именно такая защита!
— Тогда он и спал бы на том берегу до утра, а не носился босиком по окрестностям! Ни одно живое существо не станет зря растрачивать силы в опасный момент. Почему ты вообще уверена, что именно он был около твоего дома?
— Я учуяла его запах сразу как вернулась из города: он мне еще с той дачи памятен, где убили Нурию. Даже ее кровью до сих пор слегка отдает! А потом мы наткнулись на тело Курбана, которое успели обглодать бродячие псы. Вот так я по твоей милости потеряла уже второго родственника и помощника!
— Ты точно знаешь, зачем твоего недоумка понесло в лес?
— Может, затем, что он учуял опасность, которую не видел ты, со своей хваленой вековой мудростью?! — крикнула Хафиза, покраснев от гнева. — И погиб, защищая мой дом! А вот что ты делал в это время? Не сам ли натравил ведьмака на мое жилище?
— Я тогда еще и не успел сообразить, что ты устроилась именно здесь, — парировал Латиф. — Только сегодня, получив твое послание, сопоставил все факты и вспомнил бурную молодость.
— Мою молодость, ты хотел сказать? — произнесла Хафиза, невольно улыбнувшись одним уголком рта — не то чтобы примирительно или тепло, а скорее безнадежно.
— Похоже, что и свою, — вздохнул Латиф и потянулся за сигаретой. — Ведь именно в этом поселке случилась одна из самых «веселых» тусовок. Вот скажи, Малефика: сколько на ней было нелюдей?
— Дурацкий вопрос, Абдуллатиф: один, и ты прекрасно знаешь кто, — отмахнулась ведьма.
Демон до сих пор помнил лица парня и девушки, которые учились в том же институте, что и Хафиза с сестрой, и однажды приняли ее приглашение на вечеринку. Веселье решили устроить в доме одной мажорки из подружек ведьмы. Наивная пара ненадолго стала знаменитой в вузе, но не могла этим насладиться, — после событий того вечера они не помнили даже собственных имен. Конечно, Хафиза сглупила, напоив их зельем и втянув в оргию со своим безумным и развратным братцем, но кто не делал глупостей в молодые годы?
Зато Латиф до сих пор считал, что поступил правильно, поглотив их души. Хотя подруга его об этом не просила, да и особо голодным он в тот вечер не был. Просто интуиция демона смерти хорошо считывала, когда ужасный конец для человека лучше, чем ужас без конца, и ему было ясно, что эти ребята такой ужас просто не потянут. Можно было не вмешиваться, но взыграл то ли порыв какого-то изуродованного сострадания, то ли протест против Хафизы, которая тогда походила на кошку, забавляющуюся с уже полузадушенными мышами.
Неужели он их все же пожалел? Так, как только и мог по своей природе, хотя бы так…
Латиф разогнал табачный дым и посмотрел на старую подругу, которая сидела ссутулившись, держала смятый окурок в пепельнице как точку опоры. Бегающие глаза, бледное лицо, сжатые до боли губы — словно пружина под тяжелым прессом. Как же ей страшно, что Водяной Змей явился по ее душу, и как она не желает в этом признаться, цепляясь за гнев на чужую нерасторопность, за лицемерное переживание о судьбах своих несчастных рабов! И вот ее сейчас почему-то совсем не жаль.
— Ладно, Малефика, что говорить о прошлом? Ты не впервые сталкиваешься с чужими интересами и жертвуешь собственными кадрами, так что скорбной миной по брату меня не проведешь. И ты знала, что всем ведьмам, играющим против природы, со временем прилетает ответка! Так из-за чего ты сейчас мечешься будто раскаленные башмаки напялила?
— Из-за чего? — повторила Хафиза, вяло усмехнувшись. — Потому что все пошло не так, как я ожидала, Абдуллатиф… Ну замерзают алкаши и совсем нищие, у которых кроме дровяной печки ничего нет. Но разве я для этого столько сил вкладывала? Мне хотелось посмотреть на разрастающееся безумие, на панику, на запустение, когда загнанные в угол теряют остатки человеческого облика. И как я знаю по старому опыту, первыми ломаются именно самые чистенькие, любители семейных ценностей, старых книг и мира во всем мире. Большие и комфортные города такими особенно богаты.
Ведьма сделала паузу и Латиф осторожно произнес:
— А теперь они гнутся, но не ломаются? Да, обидно, что и говорить…
— Ну, сломать-то я их всегда смогу, — заметила Хафиза. — если черный морок начнет расползаться еще быстрее холода. Вот тогда-то наступит ночь пострашнее варфоломеевской и вифлеемской вместе взятых, это уж ты не сомневайся!
— Так что же тебя не устраивает?
— То, что она быстро пройдет, — размеренно проговорила ведьма. — Так же, как в детстве проходила новогодняя ночь: я ведь помню, как долго отец и мать готовились к празднику по Хиджре[2], покупали подарки, говорили про свои мечты на будущий год.
Она встала, вновь прошлась по комнате и тихо сказала:
— Да, отец и мать… Вот ты спрашиваешь о нелюдях, Абдуллатиф, так объясни: как приличная уважаемая семья смогла скрыть от общества и забыть, что у них был еще один сын, первенец? Что наследник родился безнадежным слабоумным уродцем, которого интересовала только пища? Они спрятали этот позор с глаз подальше, в дом для брошенных калек, и если бы я не разобралась, не вытащила его, Курбан бы сгинул в нем еще мальчишкой! А со мной он смог прожить еще много лет и познать немало удовольствий.
— О да! Существование в качестве машины для насилия и убийства ты называешь жизнью? — вздохнул Латиф. — По-моему, так гуманнее было удавить его еще много лет назад, как ты сделала с младшим братом, пусть и в фигуральном смысле. Или тебя волнуют только ущербные?
— Что ты об этом знаешь? Каково мне было услышать все от старой Мавахиб? Стали бы родители отпускать меня к ней в учение, если бы она не выведала эту тайну! — усмехнулась Хафиза. — Да, я использовала Курбана, но мы все так или иначе это делаем, а он получил хоть немного жизни и тепла!
— Все равно не понимаю, как можно предпочесть продажу дочерей в учение ведьме, а не минутный позор, — заметил Латиф. — Или это я на старости лет стал таким сентиментальным?
