Одноглазый дом - Женя Юркина
После занятия Флори отправилась на поиски сестры. По мощеной дорожке, петляющей между цветущими кустарниками, прошла в глубину сада, откуда доносился чей-то плач. Вскоре она увидела, что за драма разгорелась в тени каштанов: Офелия растерянно вертела головой, явно пытаясь сообразить, как успокоить рыдающего Бенджамина – младшего из Прилсов.
– Тебя что-то напугало, малыш? – обеспокоенно спросила Флори и присела рядом, чтобы оказаться на одном уровне с Беном. Большие прозрачно-голубые глаза, блестящие от слез, словно были нарисованы акварелью на белом, почти бумажном лице.
– Садовики-и-и… – проныл он, тыча пальцем куда-то в сторону зеленой изгороди, разделяющей сад.
– Не нужно их бояться, они добрые.
Бен шмыгнул носом и осторожно переспросил:
– Садовики-добряки?
Не успела Флори ответить, как на них коршуном налетела нянька, подхватила Бена, будто птенца, выпавшего из гнезда, и утащила в дом. Бедняжка испугалась выговора за то, что недоглядела за малышом, и даже словом не обмолвилась.
Сестры переглянулись и, не сговариваясь, поспешили прочь. Едва оказавшись за пределами двора, Офелия попыталась оправдаться:
– Он сам попросил рассказать сказку. Откуда ж мне было знать, что его испугают садовики?
– И кто это?
– Ну… как лесовики, только в саду.
– А я подумала, что это какие-нибудь огромные жуки с челюстями мощнее секатора, – подыграла Флори и засмеялась, когда Офелия недовольно скривилась.
Фантазии младшей сестры были безудержны и неукротимы. Подобно волне, они накрывали всех, до кого могли дотянуться, и, сталкиваясь с нерушимой скалой реальности, возвращались обратно, вызывая волнение в ней самой.
Пытаясь увести разговор подальше от мерзких насекомых, Офелия сказала:
– У меня есть сказка поинтереснее. – И, хитро улыбнувшись, прошептала: – О живых домах.
А потом она поведала о Дарте, его безлюде и службе лютеном. Пояснение, кто такие лютены, было лишним. Флори читала о смотрителях, домовых, безлюдских слугах – в литературе их называли по-разному, что вызывало путаницу. Если безлюди считались малоизученным феноменом, то лютенов в некоторых источниках и вовсе называли выдуманными персонажами. И Флори охотно могла поверить этому, поскольку в Лиме домовых к службе не привлекали. Слушая сестру, она не подала виду, что заинтересовалась, и лишь пожала плечами. Одно дело – с упоением читать об исследованиях, и совсем другое – столкнуться с настоящим безлюдем и его лютеном.
Офелия расстроилась, что ее рассказ не произвел должного впечатления, и больше не проронила ни слова.
Цветущие улочки постепенно сменились бурлящим котлом местного рынка. Торговцы спешили расстаться с товаром, громко зазывая покупателей. Глупый народ, точно стайка рыб, привлеченная наживкой, крутился вокруг прилавков, споря и бранясь в толчее.
Миновав главную площадь, сестры прошли душистые овощные и бакалейные лавки и смрадные от жары лотки с рыбой, обогнули деревянные столики антикваров, торгующих всяким хламом, и наконец оказались на самом краю рынка, где еще оставалось свободное местечко. Они примостились у края прилавка, рядом с хмурой торговкой чахлыми саженцами, которая взглянула на них так, будто яркие картины и праздничные кружевные салфетки оскорбили ее траур по увядшим растениям.
Обычно Флори продавала свои рисунки в деревянных рамках, а в этот раз не успела забрать их у господина Лабера – плотника, живущего неподалеку. Офелия натаскала камешки и прижала тонкую акварельную бумагу, чтобы ветер не унес.
Вскоре прилавок облепила целая стая зевак, и ушлая торговка саженцами с ловкостью заядлого рыбака выловила пару покупателей для себя. «Зачем любоваться нарисованными цветами, если можно наслаждаться живыми? – заискивающе вопрошала торговка, хватая за руки и заглядывая в глаза. – Эти цветы пахнут краской, а мои петуньи – медовой сладостью». Кто-то попадался на ее удочку и отворачивался от картин и вышивок, вдруг озаренный идеей купить горсть земли с поникшим цветком.
Им все-таки удалось продать немного, но даже скромная сумма была хорошим подспорьем после того, как все сбережения Флори истратила на поездку в Лим.
Монеты успокаивающе звенели в кармане, обещая несколько дней сытой жизни. Когда сестры отправились за покупками, рынок стал редеть и расходиться. Тем лучше, ведь в конце торгового дня многое отдавали почти даром: хлеб, овощи и фрукты. Они набрали полную корзинку и даже умудрились обменять картину на несколько пригоршней крупы.
Очередь в пекарню гудела от голосов: городские делились сплетнями. Фермеры жаловались на загубленные посевы пшеницы, и все как один винили в этом безлюдей, распространявших сырость и плесень по всей округе. Жителям явно не нравилось столь опасное соседство.
В Пьер-э-Метале редко обсуждали безлюдей, словно надеялись, что благодаря всеобщему молчанию те перестанут существовать. Как безобразные нарывы на теле города, они вызывали у многих отвращение, их боялись и обходили стороной. О безлюдях вспоминали лишь в тяжелые времена, когда несчастья и горести обрушивались на местных жителей. И вспоминали затем, чтобы сделать их виновниками всех бед.
Флори стиснула зубы при мысли, что ненавидит этот город: грубый, как наждачный камень, и холодный, как металл. За полгода, проведенные здесь, она не стала для Пьер-э-Металя «своей»: убеждения местных не прижились в ее голове, безучастное равнодушие не вытравило из нее отзывчивость и дружелюбие, свойственное южанам, а надуманные слухи не превратили безлюдей в кошмар.
В ее родном Лиме их воспринимали как особую организацию жизни, имеющую право на существование. С одной стороны, безлюди были зданиями, а потому представляли интерес для градостроителей, архитекторов и управленцев; с другой – считались живыми организмами. Пусть брошенными, дикими и порой опасными, но живыми. Их популяцию следовало контролировать, а не убивать или ненавидеть. Безлюди нуждались в присмотре и заботе, как бродячие псы. Так считали южане.
Флори раздумывала о безлюдях и позже, занятая домашними хлопотами, которые странным образом ее успокаивали. Пока тесто для пирогов подходило, она прилегла отдохнуть. Бессонная ночь напомнила о себе слабостью в теле и головной болью. Флори и сама не заметила, как уснула, а очнулась уже в темной комнате, когда первые сумерки сгустили краски дома до темно-серых оттенков. Она сползла с кровати, еще толком не проснувшись, и побрела вниз.
Ванная комната располагалась под лестницей – там, где обычно устраивают чулан. В этой каморке умещалась только небольшая посудина с лейкой, раковина и крохотное зеркало. Вместо окна были две круглые дырки в стене, а за ней – вентиляционный канал. Из-за постоянной сырости в комнате то и дело появлялась плесень, и приходилось подолгу выводить ее нашатырным спиртом, от чего запах становился совсем невыносимым.
Флори пыталась преобразить фамильный дом: следила за чистотой и порядком, застелила кухонный стол длинной скатертью с вышивкой, перекрасила старую мебель и разрисовала стены в спальнях, чтобы добавить красок унылым комнатам. Она изо всех сил пыталась полюбить этот дом, да так и не смогла.
На старой кухне, пышущей
