Беспредел - Александр Александрович Подольский
Мало-помалу глаза проморгались. Напротив себя я увидел долговязого урода, мотающего нечесаной башкой. Он лупил тупыми глазами, как ебаный олень. Только по глазам я узнал в отталкивающем незнакомце себя. Серые, как любит говорить моя мама, с дымкой. Я думал, что больше никогда их не увижу.
Придурочно хохотнув, я дотронулся до лица. Пощупал дряблое набухшее веко, надавил через него на глазное яблоко. Помутневшая картинка раздвоилась, уехала вниз. Мои глаза на месте. Блядь. Блядь, как же это здорово! Сухие губы разошлись в идиотской улыбке и треснули пополам так больно, что я вскрикнул.
В холодильнике нашлось полбутылки выдохшейся минералки. Запрокинув голову, я вливал в себя безвкусную влагу и стонал, словно мне отсасывали. Во рту насрали не кошки даже, а целый, сука, львиный прайд, трещины на губах горели огнем, но как же я был счастлив вынырнуть из кошмара в реальную жизнь. Как же, блядь, здорово, что никто не пилит мою руку, я просто ее отлежал!
Чудовищный сон, как это часто бывает, всплывал отрывками. Мне снилась Крис, это точно, и какое-то жуткое здание на холме, под которым… Плечи затрясло ознобом. Конечно, долбоеб, высосал почти литр ледяной воды! Я отшвырнул пустую тару и раскатисто рыгнул. Вот же ж хуйня какая, а? Надо тряхануть Гвоздя, что за убийственную дрянь он мне впарил.
Все еще поеживаясь, я поплелся обратно в спальню. В гостиной меня и накрыло. Со стены в меня впились пронзительные фиолетово-черные глаза. Огромное лицо Крис вполоборота смотрелось задумчивым и почти живым. Когда прошел первый ахуй, я приблизился, с любопытством вглядываясь в подсохшие мазки. Я давно не рисовал, особенно так охуенно. Тем удивительнее, что сделал я это, похоже, пальцами – кое-где сохранились кривые отпечатки. Я вновь отошел, любуясь проделанной работой, и разочарованно сплюнул. Этот блядский штришок не дался мне даже в трипе! Картине все равно чего-то недоставало!
– Ебаное говно!
С психу я пнул воздух, словно мяч ударил. Пальцы больно шаркнулись о пол, поддели что-то мягкое, маленькое. Похожий на комок теста кусочек ударился о стену с еле слышным чавканьем. Что-то насторожило меня, заставило с опаской склониться над…
Конечно, это оказался не комок теста. Откуда, блядь, тесту взяться в моей берлоге? Это был язык. Пупырчатый, посеревший, явно сделанный из мяса язык. Я подцепил его двумя пальцами, поднес к носу. Воняло нечищеными зубами. Я задумчиво положил язык на стол. На газетку, словно так будет сохраннее. Между почерневшей ложкой и («Ты не боишься, что у меня СПИД?!») баяном.
В ванной почему-то долго не зажигался свет. Я вглядывался в кромешный мрак, ощущая стремную дрожь, ползущую по спине. Мертвый Гвоздь, с провалами на лице и глазами в брюхе, в темноте становился реальным. Он вставал из грязной ванны, тянул ко мне ебучие грабли с обгрызенными ногтями. Стоило серьезных усилий не сквозануть оттуда.
Лампочка наконец вспыхнула, заливая комнату мертвецким светом прозекторской. Внутри, конечно же, никого не оказалось. Бурое пятно у слива вполне могло оказаться ржавчиной, но в голове почему-то мелькнула мысль: «Бедный тупой мудак! Вечность без языка!» Мать вашу, да что за хуету я порю?!
Я вернулся в гостиную, отыскал мобильник. Пока рылся в записной книжке, косился на темное липкое пятно у двери, формой напоминающее Африку. Я ведь знаю его происхождение. Знаю, чем оно отличается от сотен других пятен рвоты, грязи, пролитого пива и оброненной жрачки, под которыми скрылся линолеум. Что скажешь, Крис, вопрошал я портрет. Что скажешь?
– Какого хуя, Миша, блядь? – заныл в ухо Симон.
Я дернулся, приходя в себя. Отодрал взгляд от фиолетовых зрачков на стене.
– Сёма, не спится?
Я не шутил. Действительно был настолько потерян, что не воспринимал время. Но этот подмудок все равно бы не поверил.
– Сосед, иди нахуй, да?! – зевнул Симон. – Выходной же, блядь! Дай выспаться рабочему человеку!
Сёма работал дворником в управляющей компании, жил тремя этажами выше меня и был лет на пять старше. Он был редкостным уебаном, от него вечно воняло говном, но в какой-то момент мы перестаем выбирать круг общения. Это он выбирает за нас. Торчок-затворник, живущий на пенсию предков, и дворник-алкаш – идеальная, блядь, парочка!
– Тебе какого хуя надо в такую срань?
– Гвоздь дури притащил, чистый термояд. Грешно таким в одно жало упарываться. Будешь?
Трубка запыхтела в сомнениях. Недосмотренный сон клонил Симона к подушке, а жажда халявы велела поднимать ленивую жопу и нестись ко мне. Сон победил.
– Бля, Миш, давай вечерком, а?
– Вечерком сможешь мой хуй пососать.
Симон запыхтел еще интенсивнее.
– Ай, твою ж… уболтал, чертяка языкатый! Ща прибегу!
– Вот и заебись… – тихо пробормотал я, тыча пальцем в отрезанный язык. – Вот и заебись…
Судя по скорости, Симон не прибежал, а прилетел. Звонок в прихожей пиликнул минут через пять. А может, это я снова выпал из реальности. Под странным меняющимся взором Крис это было легко и даже приятно. Рыхлый отечный со сна Симон сжимал в кулаке запечатанную чекушку водки. Еще одна игриво выглядывала из кармана застиранных треников. Рыжие вихры делали Симона похожим на поэта, а гнилозубая улыбка – на жертву цинги. Хлопнув меня по плечу, он не разуваясь прошел в комнату. Я невольно сравнивал его привычное хамство с крысиной осторожностью Гвоздя.
– Ох, ебатьтявсраку! – восхищенно завернул Симон.
Забыв поставить бутылки на стол, он замер, держа их, словно гранаты. Портрет Крис приковал его взгляд.
– Ты ее видишь? – спросил я.
– Ну блядь, не слепой же! – хохотнул Симон. – А я думал, ты пиздишь, что художник! Мы с тобой уже года три знакомы, а ты ж даже цветочек занюханный не нарисовал! Мог бы, блядь, кореша-то намалевать!
– Слышь, Сём… – Я указал пальцем на язык Гвоздя. – А это… тоже видишь?
Подслеповатые глазки Симона прищурились.
– Охтыж, ебанарот! – выдохнул он. – Настоящий, что ли?
Он наклонился пониже, разглядывая страшноватую находку. Я выдохнул долго и протяжно. Все-таки я не ебанулся. Все взаправду. Иначе куда я дел остального Гвоздя? Не сожрал же я его, в самом деле?! Крис побывала здесь. А я побывал там. И это все меняло. Я осторожно потянул из-за пояса спрятанный за спиной молоток.
– Сёма, а помнишь, ты у меня мольберт спиздил?
– А? – Симон поднял на меня непонимающие глаза.
– Хуй на! –
