О носах и замка́х - Владимир Торин
- Ни за что.- Улыбка Мо стала еще шире – казалась, его лицо вот-вот треснет.
- Вперед.
- Нет.
И тут Бёрджес поступил невероятно подло. Он поднялся на ноги и вытянул руку, указывая на разъяренного толстяка, словно торгаш, предлагающий всем и каждому свой лучший товар.
- Невероятный Монгомери Мо!- воскликнул он, едва сдерживая смех.- Просим на сцену… мэтр!
Было видно, что он просто счастлив в эти мгновения. Казалось, он мстит Мо за воздушный шар. Что ж, месть была действительно настолько сладка, что громила едва не причмокивал и не облизывался.
- Просим! Просим!
Аплодисменты и крики кругом стали настолько громкими, что почти оглушили Мо, и он почувствовал себя запертым в стеклянную бутылку, которую поставили напротив граммофона.
- Мэтр?- повторил коварный Бёрджес и издевательски зааплодировал.
Кряхтя Мо поднялся на ноги – выбора у него не было.
- Я ненавижу петь,- выдавил он сквозь зубы, по-прежнему не снимая свою нелепую истеричную улыбку.
- Всем плевать,- в тон ему ответил Бёрджес.
По-прежнему прикрываясь рукой от яркого света, Мо резко развернулся и неловко задел столик. Все, что на нем стояло, вздрогнуло и зазвенело. Из-за этого толстяк почувствовал себя еще более глупо.
- Да!- поддержал его конферансье.- Прошу вас, мэтр! Сюда!
- Мы еще об этом поговорим с тобой, Хоппер,- прорычал себе под нос Мо, после чего двинулся к сцене.
Столики стояли так тесно, что мыши легче было пролезть в игольное ушко, но посетители почтительно поднимались и поспешно расступались, давая ему дорогу. Мо практически ничего не видел, а наглый луч свет, словно приклеился к нему.
Пару раз споткнувшись и громко выругавшись, он наконец добрался до ступеней в углу кабаре и, едва на них не растянувшись, в итоге поднялся на сцену. Конферансье схватил его руку и лихорадочно затряс, другую положил ему на плечо. После чего снова гаркнул во всю мощь легких:
- Дамы и господа! Великолепный Монгомери Мо!
В зале Бёрджес уселся на свой стул и приготовился насладиться шоу – благо, у него для этого было лучшее место. Он видел, как Мо сконфужен и подавлен, и его настроение от этого зрелища поднялось до таких высот, что его оттуда не смог бы достать даже воздушный шар горбуна Тумза.
Конферансье профессионально отпрянул от Мо, оставив его одного в луче прожектора, и скрылся в тенях с ловкостью шпиона.
- Что я… что мне нужно петь?- спросил его толстяк.
Тут же откуда-то из-за спины раздался громким шепот:
- Что пожелаете, мэтр…
На это Мо яростно пробубнил себе под нос:
- Проклятье, ненавижу петь.
Время все тянулось, ситуация с каждой секундой топтания в кругу света становилась все более неловкой. В зале стали раздаваться смешки.
- Эй, мэтр! Неужто позабывали все свои романсы?!- крикнул кто-то из зала, и Мо, щурясь и прикрываясь рукой, попытался разглядеть крикуна, чтобы потом как следует его отделать за подобное унижение, но, кажется, крикуном был сам Бёрджес.
Зал поддержал его смехом.
- Давайте же, мэтр!
- Вперед и с песней!
- Заводи шарманку!
Мо прорычал что-то неразборчивое и повернулся к автоматону, замершему над пианино.
- Эй, парень,- обратился к нему толстяк.- Знаешь «Красотку с улицы Верлен»?
«Парень» не ответил, но, кажется, эту песню он знал, поскольку тут же зажужжали механизмы под потертым фраком, и металлические пальцы коснулись клавиш.
Бом-ти-ди-ди-бом… ти-ди-ди-бом-ба-бом,- зазвучала грустная мелодия.
Зал смолк, а Бёрджес даже сжал кулаки от нетерпения. Жаль, что сейчас в этом зале не было парней из Дома-с-синей-крышей – вот это был бы смех! Но ничего, он лично всем и каждому расскажет о невероятном и масштабном провале этого толстого болвана. Но тут произошло кое-что странное…
Мо затянул низким бархатным голосом, и зал замер.
Я не вернусь в твои объятья никогда.
Я не женюсь – сожги все платья – не беда.
Я взял билет в один конец,
Нет, не пойду я под венец,
Оставлю за спиной моря и города…
Казалось, на сцене в луче прожектора стоял вовсе не ворчливый констебль Грубберт Бэнкс, а настоящий Монтгомери Мо, все хвалебные оды о котором правдивы. Бёрджес прежде не слышал этот романс. И он вдруг поймал себя на том, что заслушался. Если бы он не знал этого напыщенного толстяка, страдающего одышкой и манией величия, то ни за что бы не поверил, что тот способен на подобное.
Мо меж тем затянул припев:
Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем,
Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен.
Кто бы ни была эта Красотка с улицы Верлен, кажется, она была неравнодушна к герою песни. Более того – казалось, она была неравнодушна и к самому Бёрджесу. Ко всем, кто был в зале кабаре «Три Чулка». Каждый здесь сейчас ощутил именно себя главным героем романса.
Любви искал и теплоты,
Теперь я знаю все ходы,
Улыбка пляшет томно на губе!
Не мог тогда я знать, что ты
Меня поймаешь за усы,
И прикуешь потом к трубе.
Попался я на красоту,
На шепот губ и наготу,
Такой, я думал, не найду нигде!
Но вот в подвале, я в бреду,
И от тебя я не уйду,
Держала ты меня на хлебе и воде!
История изменила свой оттенок. В ее лиричный тон вдруг вклинись весьма мрачные подробности. Что ж, где бы ни находилась эта улица Верлен, она определенно была где-то в Габене, поскольку где же еще могли бы произойти подобные неприятные вещи? Припев обрел несколько иной смысл, и развеселый удалой беглец из-под венца, которому сопереживал буквально каждый посетитель «Трех Чулок», вдруг стал невинной жертвой коварной женщины. Но все должно закончиться хорошо, верно? Ведь припев именно об этом:
Когда причалит дирижабль, сойду и сяду на корабль, запутаю я все следы затем,
Чтоб ни за что и никогда, меня не отыскала ты, Красотка с улицы Верлен.
Что ж, все было не так очевидно:
Ты все твердила: «Вместе мы,
До самой смерти влюблены!»
А я не мог заснуть из-за укусов крыс.
Но вот сбежал я из тюрьмы,
Я выбрался на свет из тьмы,
Зубами я веревку перегрыз!
Необитаем остров мой,
Меня заждался мой покой,
Сбылись у океана все мои мечты!
Песок
