Цирк - Анастасия Антоновна Носова
Однако без Влада темнота была недостижима: дар расщепился на двоих и теперь принадлежал и ей, и ему. «Цирк – это все-таки что-то семейное, – подумала Оля. – Так и есть».
Она посмотрела на свои руки, взмахнула чуть разведенными в стороны кистями – так она сделала бы в манеже, на глазах у всего зала, чтобы это движение увидели зрители, но сейчас ей было важно, чтобы его заметила темнота, – и громко хлопнула в ладоши. Резкий, как от взрыва петарды, звук наполнил комнату – и на полу прямо между двумя бандитами возник тигр!
Один громила взвизгнул и отшатнулся. Другой от неожиданности уронил обрез, и комната наполнилась металлическим эхом и тигриным ревом. Тигр прыгнул. Оля зарычала и тоже прыгнула. Крики в квартире стали громче, снова послышались выстрелы, под окнами взвыла сирена и заскрипели старые тормоза, и голос откуда-то из глубины двора, с улицы, проходя через громкоговоритель, прерываясь и все же хрипя от холода, прокричал: «Выходи по одному!»
«Папа вызвал милицию», – успела подумать Оля, обнимая Влада за плечи. В подтверждение ее мыслей в коридоре звучали гулкие телефонные гудки – трубка свешивалась с тумбочки, безвольно болталась на шнуре-пружинке – Оля заметила, что в темноте было слышно всё и сразу.
Черное облако вокруг Оли и Влада постепенно таяло. Темнота уходила. На полу лежала подстреленная тигрица, она тяжело дышала. Оля бросилась к тигрице, упала возле нее на колени, пытаясь закрыть руками черную дыру у нее в боку. Дыра не кровоточила, она просто была – темная, похожая на открытый люк на любой из улиц города. В ней не было ничего. Тигрица постепенно растворялась вслед за облаком, в котором прятались Оля и Влад: она превратилась в силуэт на полу и вскоре исчезла, оставив у Оли в руках шелковую мерцающую серебристую тень.
Глава 18
Тигр и чайка
30 декабря 1999 года
Саратов
Оля ехала в последнем вечернем трамвае и считала остановки, загибая пальцы. Сжимала кулаки и начинала считать заново. Когда пальцы на двух руках почти закончились в третий раз, трамвай с хлопком открыл двери, и Оля выбежала из него во мрак неосвещенного проспекта. Фонтан не работал, фонари не горели. Оля поежилась. Без фонарей воздух казался холоднее. Она перешла дорогу и остановилась у входа в цирк. На фасаде висела афиша: тигр прыгал через огненное кольцо, девочка бежала по канату, мальчик жонглировал кольцами, девушка замерла в аттитюде на скачущем коне. Оля моргнула и прищурилась, попыталась найти хотя бы одно знакомое имя. «Наверное, другая программа приехала на гастроли, пока меня не было…» – подумала она. Тигр на старой надорванной афише потянулся и мотнул головой: «Ну же, иди!»
В цирке Оля пробежала через длинное кольцевое фойе, юркнула в служебную дверь и столкнулась с Сан Санычем. Сан Саныч тут же потащил ее в каморку. Он долго выбирал стаканы, которые счел бы достойными их встречи, а когда наконец выбрал, в один плеснул царской водки, а в другой налил чай.
– Рано тебе еще пить. Рассказывай! В газетах такую чушь писали!
И Оля рассказывала: про Барселону и Хосе, про убитого Азата, про Влада, который смог сбежать от бандитов, про выбитую дверь, кольцо и темноту. Сан Саныч охал и ахал – весьма правдоподобно, хотя Оля знала, что таких историй он сам может рассказать ей миллион.
– Сима заходил, – бросил невзначай Сан Саныч, когда Оля встала, чтобы долить себе еще кипятка. – Вернулся-таки.
Оля замерла с чайником в руке.
– Что говорил?
– Говорил, что у Тани теперь живет. Работу ищет.
– А цирк?
– Куда ему теперь цирк, – отмахнулся Сан Саныч. – Ему бы жить заново учиться после такого…
Оля вернулась за стол. Она так и не долила себе кипятка, и чаинки прилипли ко дну стакана, образовали причудливый узор.
– Оля, и ты это, не обижайся… Он свататься приходил. К Коломбине моей.
Оля продолжала рассматривать чаинки: узор на дне кружки напоминал то ли птицу, то ли ангела, и она вспомнила, как в первый раз увидела Симу: в белоснежных одеждах, под куполом.
– На что обижаться-то, Сан Саныч? Давно дело было, – Оля улыбнулась. – А как Коломбина поживает?
– Ничего, вот на гастроли поехала. Все капризничала «не буду-не буду!», а теперь за уши из манежа не оттащишь.
По словам и лицу Сан Саныча Оля поняла, что он доволен дочерью и даже горд за нее.
Оля сполоснула в маленькой раковине стакан и в последний раз окинула взглядом каморку Хранителя. Сколько разговоров слышали эти стены, сколько воспоминаний они хранят. Она покидала Сан Саныча и не могла с уверенностью сказать, вернется ли снова.
– Даже на купол не поднимешься? – Сан Саныч подмигнул.
– Спасибо, Саныч. Не поднимусь.
– Вот так вот, – пробурчал старик разочарованно и плеснул себе еще водки. – Опять одному Новый год встречать.
Оля выбежала на площадь в расстегнутой куртке, опустила глаза и обнаружила, что забыла у Сан Саныча шарф. Много лет назад она вот так же оставила на улице другой шарф, зеленый мохеровый, взятый у мамы. Оля вздохнула и посмотрела на электронные наручные часы. Возвращаться не хотелось: последний трамвай до дома уезжал через несколько минут. Оля подняла глаза на фонтан. Лучи «одуванчиков» фонтана переливались, отражая снег, который крупными хлопьями под вальсовый счет (раз-два-три! раз-два-три!) летел вниз, укрывая собой город. Оля присмотрелась. На одном из «одуванчиков» развевался зеленый клетчатый шарф. Ветер с трудом трепал тяжелый мохер, и край шарфа бился об «одуванчик».
– Не замерзни, шею закрой! – прошелестел ветер голосом Огарева.
– Дядя Паша, вы ошибались, как же вы ошибались, – прошептала Оля в ответ. – Я никогда не была одна, и темнота это знала. Вы – были один. А я никогда.
Она перепрыгнула через борт чаши фонтана. Маленький «одуванчик» был выше Оли почти на голову, и ей пришлось несколько раз подпрыгнуть, прежде чем она смогла сдернуть шарф с металлических лучей. Ботинки скользили, и Оля чуть не распласталась в фонтане с шарфом в руках.
Она шла домой, прижимая шарф к груди, и по левую руку
