Успеть ко второй луне - Владимир Прягин
Навстречу гостям неторопливо поднялся господин лет шестидесяти на вид. Он напоминал не столько миллиардера, сколько фермера с ранчо – грубоватое морщинистое лицо, короткая стрижка, клетчатая рубаха.
Обменявшись с ним взглядами, «ассистент» молча ретировался. Хозяин же произнёс:
– Прошу, мистер Логвин. Садитесь и выпейте со мной за компанию. Вы ведь, надеюсь, уже не считаете меня коварным злодеем – похитителем и убийцей?
– Пока я знаю только одно, мистер Роггендорф, – сказал Стэн. – Вы непричастны к убийству Киры – во всяком случае, напрямую. А вот насчёт исчезновения Эрика есть вопросы. Вы, по сути, сейчас – единственный реальный подозреваемый. Остальные… гм… выбыли. А ваши эксперименты с Маховиком сегодня вызвали бойню.
– Эрика я не похищал. Где он пребывает сейчас, могу только догадываться. В случае же с Маховиком – ваши обвинения тоже не вполне обоснованы. Да, я оставил без охраны некую вещь, потенциально опасную. В этом был, безусловно, элемент провокации. Но я никого, простите, не принуждал нарушать закон, лезть на частную территорию, да ещё и размахивать там оружием. В перестрелке участвовали взрослые люди, претендующие на то, чтобы называться разумными существами. Они сделали выбор и столкнулись с последствиями. Так случается в жизни.
– Вас вообще не волнует то, что произошло? Вы как будто не людей обсуждаете, а шахматные фигуры, которые смахнули с доски.
– В некотором смысле вы правы. Я смотрю на происходящее отстранённо – это издержки моего статуса. Масштаб обязывает, увы. Представьте себе, например, эпическое живописное полотно. Чтобы оценить его по достоинству, надо отойти на приличное расстояние. И лишь тогда вы увидите не отдельные мазки краски, а целиком всю картину.
– Любопытно, как её видите лично вы.
– Я расскажу вам, но начать придётся издалека. Если хотите выслушать, то устраивайтесь. Тут не обойтись тремя фразами.
Стэн опустился в кресло. Хозяин взял со стола кувшин и разлил по кружкам напиток, похожий с виду на чай, но с явной примесью алкоголя.
– Медовый грог, – сказал Роггендорф. – Неплохо бодрит осенними вечерами. И в то же время, как ни парадоксально, позволяет расслабиться.
– Благодарю, – сказал Стэн. – Но давайте всё же перейдём к делу. Я по-прежнему теряюсь в догадках – для чего вы меня позвали?
– Как вы уже поняли, мистер Логвин, я человек аналитического ума. Главной ценностью я считаю не деньги, а информацию. Инструментов для её сбора у меня много, они разнообразны и эффективны. Кроме того, я обладаю терпением. И уже не первый десяток лет отслеживаю тенденции на примере нашего города. Главная из них, впрочем, достаточно очевидна – социальная турбулентность, назовём её так. Причём проявляется она на всех уровнях – экономика, политика, безопасность, семья и быт. Банкротства предприятий и фирм, криминал на улицах, коррупция, удручающая статистика по бракоразводным делам. Особенно наглядно всё это смотрится в цифрах…
– Да, я видел вашу социологическую брошюру.
– Значит, вы меня понимаете. Сюда же, кстати, можно отнести и число психических отклонений. Там цифры тоже впечатляют, поверьте.
– Ну, это для меня не сюрприз. Регулярно появляется чувство, что вокруг – одни психи, куда ни плюнь.
– Но всё перечисленное – внешние проявления, пусть и весьма тревожные. Меня же волнует глубинная подоплёка. И вот с ней-то оказалось сложнее. Чем больше сведений скапливалось, тем сильнее я утверждался в мысли – происходящее нельзя объяснить, опираясь на законы общественно-экономического развития, которые преподаются в вузах и считаются общепризнанными. Существует некая неизвестная переменная. Некий фактор – неуловимый, но при этом решающий.
– И что же это за фактор?
Роггендорф усмехнулся:
– Не гоните лошадей, мистер Логвин. Мне потребовались годы наблюдений и размышлений, чтобы сделать верные выводы. А вы, думаю, сумеете потерпеть ещё минуту-другую. Напоминаю – нам надо увидеть ситуацию в целом, распознать в ней скрытую глубину. Поэтому сейчас мы несколько сменим ракурс. Так вот, социальная аналитика не единственное моё увлечение. С молодости я занимался коллекционированием предметов искусства. В первую очередь меня привлекала живопись. Поэтому вполне логичным решением стало открытие собственной галереи. Благо на тот момент я уже не был сколь-нибудь стеснён в средствах.
– Галерея стала просто дорогостоящим хобби?
– Поначалу – именно так. Но я получил возможность воочию наблюдать, как развивается искусство и возникают новые веяния. Это крайне занятно. Питательная среда для этого – гремучая смесь творческих амбиций, общественных предпосылок и рыночной конъюнктуры. Плюс, конечно, талант – особый ингредиент, который не поддаётся логике и математическому анализу. Если талант присутствует, то художественный поиск может пойти непредсказуемыми путями и дать поразительный результат. Но это происходит, увы, нечасто, ведь одарённые художники – тоже люди, которые сплошь и рядом отвлекаются на всякую ерунду, далёкую от искусства. Им не чужда ни ревность к чужим успехам, ни жажда славы, ни тяга к лёгким деньгам. И всё же…
Роггендорф сделал паузу, отхлебнул из кружки. Некоторое время задумчиво смотрел на огонь, потом заговорил снова:
– Я видел талантливые картины, написанные нашими современниками. Многие из этих полотен выставлялись у меня в галерее, некоторые осели в моей частной коллекции. Среди них есть совершенно особенные. И дело не только и не столько в сюжете. Иногда художник изображает нечто вполне обыденное, но при этом за слоем краски чувствуется непонятная сила. Картина превращается в ключ к чему-то новому, неизведанному. Как такое возможно? Какими средствами достигается? Этот вопрос я задавал живописцам. Внятного ответа, конечно, не получил, да особо и не рассчитывал. Но несколько человек – из наиболее одарённых – обмолвились о некоем побочном эффекте. Понимаете?
– Да. Вибрация – так её назвал Эрик.
– Феномен меня заинтриговал, и я решил его изучить. Подходящим инструментом для этого я счёл клинику «Талый лёд» и стал её постоянным спонсором. Изначально клиника специализировалась на лечении стрессов. Я поддержал и эти исследования. Стресс – ещё один фактор, способный влиять на творческие процессы. Эмоциональный накал как катализатор художественного или научного поиска – вот о чём идёт речь. Если в эмоциях царит штиль, то искусство тоже буксует. Требуется контраст, напряжение.
– Мне знакомы подобные рассуждения, – сказал Стэн, – и вряд ли я могу их оспорить. Но где конкретика? Пока это только общие фразы. И зачем вы, кстати, засекретили результаты из клиники? Там ведь ничего сенсационного не было, как я убедился…
– Да, – хмыкнул Роггендорф, – я осведомлён о ваших сегодняшних консультациях с доктором. И о ваших методах ведения дискуссии. Впрочем, не беспокойтесь на этот счёт – санкций к вам применять не будем.
