Сайберия. Том 3. Одержимый - Владимир Сергеевич Василенко
Размышлять об этом нет времени и сил, поскольку паузы между вспышками воспоминаний заполняет всё тот же бушующий океан огня и боли, через который я пробиваюсь, будто крошечная лодка, пытающаяся удержаться на плаву в шторм.
К картинкам из прошлых жизней всё чаще начинают примешиваться другие. Чуждые, пугающие. В них дремучая, непролазная тайга — то заваленная снегом и искрящаяся кристалликами инея на каждой ветке, то летняя, погружённая в зеленоватый сумрак. Парящие скалы. Жуткие чудовища, выныривающие из мрака. Украшенные вязью рун каменные истуканы с грозными ликами.
Я вдруг выскочил на обширное открытое пространство. Наконец-то!
Вокруг, насколько хватало глаз, по-прежнему пылающим частоколом стоит тайга — чёрно-алая, объятая пламенем. Но я нахожусь на выжженной плоской поляне шириной в добрую сотню шагов. Ровной, как арена, покрытой толстым слоем чёрно-серых остывающих углей, хрустящих под ногами.
Короткая передышка, впрочем, быстро обернулась новой вспышкой ужаса. Кольцо огня вокруг поляны сжимается. Казалось бы, гореть тут уже нечему, однако стена пламени — неестественно ровная и яркая — неумолимо приближается, отрезая пути к отступлению.
И в этой западне я не одинок.
Албыс выскочила неожиданно, будто из-под земли. В том образе, что я видел тогда, во время битвы в Академическом саду. Непропорциональное сгорбленное тело с серой кожей, вздувшимся брюхом и обвисшими грудями, с серповидными медными когтями до самой земли, со спутанной гривой ярко-рыжих волос, наполовину скрывающей лицо. При этом ей, похоже, тоже здорово досталось от огня — по всему телу расползаются уродливые пятна и волдыри.
После всей этой бесконечной пытки огнём и болью остаткам моего рассудка всё же хватило сил удивиться. Откуда ожоги? Мы ведь не в реальности. Всё это мне лишь мерещится. Это кошмар, бред, навеянный измученным болью мозгом…
Тварь налетела, как вихрь. Металлические когти ярко полыхнули в воздухе, оставляя после себя заметные росчерки, рыжие патлы разметались в сторону, окутывая фигуру причудливым шлейфом…
И отлетела назад, столкнувшись с выставленным щитом из эдры. От её удара он взорвался, отбросив её на несколько шагов. Однако албыс набросилась снова — с неистовой яростью, будто пыталась разорвать меня на мелкие клочки. В этот раз я не защищался, а ударил навстречу — щедро приправив удар порцией сжатой эдры. Ведьму снова отшвырнуло, но она, закувыркавшись в воздухе, приземлилась на все четыре лапы, как кошка.
И опять отчаянно бросилась на меня.
Воздух вокруг нас уже гудел от приближающегося огня так, что я не слышал собственного тяжелого дыхания. Да и дышать становилось всё труднее. Но мы продолжали эту безумную, самоубийственную схватку, выжигая последние силы.
— Сдохни! Сдохни! — верещала албыс, оборачиваясь то рыжеволосой женщиной в домотканной рубахе на голое тело, то уродливой старухой, то оскалившейся лисицей с длиннющим хвостом.
— Да сдохни уже сама! — не выдержав, рявкнул я.
— Тебе меня не убить, Пересмешник!
— Да ты уже мертва! Я убил тебя! Поглотил! Ты лишь призрак!
Выкрикнув это, я словно и сам впервые осознал это в полной мере.
Я ведь давно победил её — ещё там, в парке. Все эти кошмары, весь этот горящий лес, вся эта схватка — это лишь насылаемый ей морок. Она не может причинить мне реального вреда, но пытается свести с ума. Это всё — не по правде. Это сон. Наваждение. И если я отрину его — оно, наконец, рассеется.
Наверное.
Нет! Нет, нужно отбросить все сомнения. Сомнения подтачивают разум, как черви. Они порождают хаос и ведут к гибели.
Я выпрямился и опустил кулаки, оглядываясь вокруг так, будто оказался на этой пылающей арене только что. Боль и жар постепенно отступили. Огонь по-прежнему бушевал вокруг, свободная площадка уже сократилась до двадцати шагов в поперечнике, но я уже наблюдал за этим зрелищем отстранённо, будто на огромном экране.
Албыс, кажется, что-то почуяла. Насторожилась, сгорбилась, касаясь руками земли. А потом прыгнула на меня, вытянув когти.
Я видел её совершенно отчётливо, во всех подробностях, будто в сильно замедленном повторе. В прыжке она приняла облик молодой рыжеволосой ведьмы, в котором являлась мне во снах, но кисти рук были тёмными, морщинистыми, с длиннющими серпами медных когтей, а лицо перекошено гримасой отчаянной ярости. В этом затянувшемся, замедлившемся прыжке она будто бы плыла по воздуху, длинные рыжие волосы и рваные полы рубахи трепетали, как флаги.
Она ударила мне в грудь, но я остался стоять на месте — даже не шелохнулся. Будто на моём месте выросла статуя из петрова камня. Медные когти разбились, разлетевшись на осколки, будто были сделаны из тонкого прозрачного льда. Я же, вытянув руку, ухватил ведьму за глотку, так что она повисла в воздухе, не касаясь ступнями земли.
Всего-то и нужно было — осознать и поверить. И эта реальность окончательно мне подчинилась — я это увидел по ужасу в глазах ведьмы. Она вдруг обмякла, повисла на моей вытянутой руке, как тряпка — я даже не чувствовал её веса, хотя под пальцами ощущал вполне осязаемую плоть.
Огонь тоже подчинился моему мысленному приказу — стих, съежился, оставив после себя лишь чёрные обгоревшие остовы деревьев. А я впервые за долгое время вдохнул воздух полной грудью. Пусть это тоже иллюзия, сон, но как же это приятно!
Ведьма рухнула на покрытую золой землю и вскинула на меня взгляд широко расширившихся глаз. Почти человеческих, разве что слишком уж блестящих и зелёных, как у кошки. И вдруг неожиданно взмолилась:
— Пощади!
Я усмехнулся. Прищурился, давая мысленную команду, и за спиной албыс снова начала подниматься стена пламени. Она это почувствовала — вздрогнула всем телом, сжалась. Но не двинулась с места, и взгляда с меня не сводила.
— Пощади, Пересмешник!
— Зачем?
— Я… Я хочу жить! Я… буду… служить тебе. Больше не буду перечить. Ты победил! Ты сильнее меня.
Она склонилась, упираясь лбом в покрытую пеплом землю.
Ну-ну… Ишь, как запела-то. Я чувствовал себя этаким Иваном-царевичем из старинной сказки. «Отпусти меня, царевич, я тебе ещё пригожусь…».
Впрочем… Сказка — ложь, да в ней намёк?
Я постарался сосредоточиться на внутренних ощущениях. Перед взором, наконец, снова проявился рисунок тонкого тела — светящийся, пульсирующий алым светом, будто весь состоящий из раскалённых углей. На меридианах, соединяющих узлы, не осталась и намёка на сгустки тёмной эдры. И даже Сердечник очистился, а вросшая в него сущность албыс почти распалась, тлея,
