Беспредел - Александр Александрович Подольский
Время на пару с наркотой сожрали семь лет моей жизни с тех далеких пор и часть воспоминаний вприкуску, но этот обрывок – коченеющие руки, промозглая петрозаводская весна, шум озера и задумчивый профиль Крис – сохранился почти целиком. Я вспомнил, как материл себя, не в силах ухватить суть, передать поворот головы и эту мечтательную задумчивость, и комкал страницы из этюдника, а сраный грифель «Фабер-Кастелла» все норовил обломиться под самый корень. Я вспомнил все это, глядя в ее глаза.
Спустя семь лет Кристина стояла на пороге моей хаты, мокрая с головы до ног. Она зябко куталась во что-то среднее между огромной футболкой и куском простыни. С этой ебаной модой бездомного хер отличишь от стиляги. Ткань липла к телу, как в дешевой студенческой комедии, обводя полушария грудей и кнопочки затвердевших сосков. Веселые завитушки волос отяжелели, распрямились, шторами повисли по обе стороны лица, неожиданно смуглого. Под ногами натекла лужа дождевой воды, и я рассеянно отметил, что Крис босая. Она выглядела как та девочка из «Звонка», Садаку или Судоку, как, блядь, ее там, и я реально отложил с полтонны кирпичей. А потом воспоминания сплющили меня, как бобра под паровым катком, и я застыл, еблан ебланом, с выпученными глазами и отвисшей челюстью.
– Здравствуй, Миша.
Не дожидаясь, пока я перестану тупить, она шагнула через порог и вошла в прихожую. Так я понял, что она не вампир. Ебаные вампиры ведь не могут войти, пока их не пригласишь, да?! Или это ебаные оборотни?
Нечленораздельно мыча, я бросился следом, грациозный, как носорог. В попытке закрыть дверь в комнату, я крепко приложил Кристину плечом, но она все же успела прошмыгнуть внутрь. Уши мои запылали, как два пионерских костра. Я увидел хату глазами моей бывшей музы, втянул ее ноздрями вонь холостяцкой бичарни.
Липкий пол, истоптанный уличной обувью, ровным слоем устилали хабари, использованные баяны, раздавленные пластиковые сиськи из-под дешевого пива. Обои пожелтели и отслаивались, облезали клочьями обгоревшей на солнце кожи. К стене, прячась за журнальным столиком, привалился изгаженный диван с продавленной спинкой и черными подпалинами от сигарет на подлокотниках. На столике, застланном рекламными газетами, теснились забитые всяким дерьмом пепельницы, жгуты, почерневшие ложки, курительные трубки, остатки протухшей жратвы и, неожиданно, чуть увядшая белая роза в бутылке от «Клинского». Наверное, я купил ее какой-то из своих шмар.
– Романтично.
Крис тронула розу пальцами, и у меня мгновенно встал. Я уже забыл, когда телка могла завести меня вот так, одним жестом, одним движением! Крис же прошлась равнодушным взглядом по комнате и остановилась на диване.
– Трахаться будем здесь?
– А?
Я выпучил глаза, как ебаный глубоководный краб, хотя секунду назад думал, что теперь меня уже хуй чем проймешь. Я не просто вел себя как полный дебил, я и чувствовал себя аналогично. Так не бывает. Так не бывает! Так, сука, не бывает!
– Трахаться будем здесь? – терпеливо повторила Кристина. – Или есть место почище?
Как с другой планеты я услышал собственный голос, глухой и осипший.
– Есть. В спальне почище.
Без разговоров она схватила меня за ремень и потащила в спальню. Трахаться. Я повалил ее на матрас, прямо в ворох несвежего белья, пропахшего потом и табачным дымом, и прижался к ней, восхитительно мокрой и холодной.
Я не выходил из дома недели полторы, не смотрел ящик, не лазал в Интернет. Откуда мне было знать, что ни сегодня, ни даже вчера не было дождя?
Кристина оказалась целкой. Я неслабо охуел, когда понял это, и все не мог до конца поверить. К своим тридцати я переебал всякого, но девственниц не встречал ни разу. Можно попенять на мой круг общения: сплошь торчки, богема, припизднутые люди искусства – они, походу, рождаются сразу без плевы, чтобы облегчить будущую жизнь, богатую на разврат и случайные связи. Но давайте по чесноку, мы все знаем, что современный мир населяют бляди, и именно поэтому никто вот уже сотни лет не видел единорогов.
Моя голова покоилась на бедре Крис, а ее голова – на моем. После быстрого и жесткого траха тела сами сложились в похотливый инь-ян, где я играл роль светлой половины. Не в переносном, в буквальном смысле – Крис оказалась куда смуглее, чем я помнил. Из этой позы легче легкого перейти к оральным ласкам, но близость ее губ к моему члену не возбуждала. Крис выдоила меня досуха за один заход.
Честно говоря, если бы не кровь, я бы ни за что не понял, что она целка. Крис еблась по-взрослому, умело и с удовольствием. Знала, где погладить, а где надавить, и так сжимала мой хуй влагалищем, что, казалось, вот-вот оторвет. Я смутно понимал, что кончил в нее, но меня это не волновало. В этой жизни меня уже давно нихуя не волновало. Кроме нее. Моего пропавшего вдохновения, которое я только что жестко отодрал.
Крис отклеилась от меня, безошибочно отыскала пачку «Честера» на прикроватной тумбочке. Первая же затяжка заставила ее закашляться, но движения выдавали опытного курильщика. С каждой затяжкой дела шли все лучше, Крис вдыхала дым с явным удовольствием. Под ее насмешливым взглядом я вновь начинал чувствовать неловкость. Как школьник, которого обработала опытная шлюха.
Я натянул влажную простыню, скрывая опавший сморщенный член. Я бы с радостью замотал все свое нескладное тело целиком. Замотал и вынес на мусорку впалую волосатую грудь, тощие мосластые конечности, бледную рожу с глубокими тенями под провалами глаз, давно немытые патлы, сосульками свисающие до самых плеч, и клочковатую бороденку. Я стыдился? Да какого хуя?! Я и слова-то такого не помнил! Я мог ходить в одной и той же заблеванной футболке, не менять белье неделями, а душ на хате сломался больше месяца назад. Но рядом с Крис, чистой, гладкой, я презирал себя и мечтал провалиться сквозь землю.
Тлеющая сигарета осыпалась серым прахом. Губы Крис мягко обхватывали фильтр, и я невольно представил их на моем члене. Нет, ничего не шевельнулось. Я не перегибал с герычем, ширялся не чаще раза в неделю, но, походу, это все же малость влияло на потенцию. В студенческие годы я драл бы ее несколько дней кряду, с короткими перерывами на поссать. Жаль, что тогда у нас нихренашеньки не
