Макс Фрай - Слишком много кошмаров
Я сдержал слово. Поэтому до Дворца Ста Чудес мы добирались почти четверть часа. Малдо однако всю дорогу напряжённо молчал и обеими руками держался за сидение.
Надо же, какие трепетные бывают натуры.
– «Медленно», значит, – хмыкнул он, когда я остановился. – Ладно, буду знать, что означает «не переживай» в твоём исполнении... Слушай, ты это нарочно устроил?
– В смысле – «нарочно»?
– Чтобы меня проучить? Чтобы не зазнавался?
– А ты что, зазнался? – удивился я. –А теперь снова стал скромным? Причём только потому, что я езжу немного быстрее, чем ты привык? Ну надо же! Боюсь, это чересчур сложная концепция для моей бедной головы. Я в такие глубины психологии не ныряю и другим не советую. Ну их в пень.
– Извини, – улыбнулся Малдо. – Глупость сказал с перепугу. Я правда к такой скорости совершенно не привык. Особенно по плохой дороге. Вот, кстати, отдельная тема – сможем ли мы с ребятами переделать дорогу тем же методом, что перестраиваем разваленные дома? Слушай, а это идея! Работы – максимум на одну ночь, вообще говорить не о чем, если только... В общем, надо попробовать.
– Вот это другой разговор. Пошли в твой Куманский павильон. Пилюль от любопытства, говорят, ещё не изобрели, поэтому моя жизнь в опасности.
Любопытство любопытством, а по дороге я очень внимательно смотрел по сторонам: а вдруг и правда где-нибудь здесь скитается очередная жертва своего ночного кошмара? Ну если уж судьба меня сюда привела.
Но вокруг бродили только праздные зеваки, причём бодрствующие, все как один. Совсем немного, несколько дюжин человек, не больше. А я-то думал, вокруг Дворца Ста Чудес сейчас полгорода ошивается. Видимо люди падки не столько на зрелища, сколько на события, им больше нравится соучаствовать в процессе, чем созерцать результат, каким бы красивым он ни оказался.
Заметив зелёную шляпу Малдо, зрители оживились и направились было к нам, но узнав меня, изменили траектории движения, все как один. Я подумал, что со стороны наше совместная прогулка выглядит как арест великого зодчего. Или наоборот, спасение его от какого-нибудь неведомого ужаса, свившего уютное гнездышко в новостройке.
– Надо было мне сперва рожу изменить, а уже потом по публичным местам шляться, – вздохнул я. – Прости. И в следующий раз сам напоминай. Я рассеянный.
– Какое может быть «прости»? Мне-то только лучше, – отмахнулся Малдо. – Пусть теперь придумывают, зачем ты сюда приезжал. Домыслы, слухи, сплетни – всё это сейчас только на пользу. Надо как-то подогревать интерес к нашему дворцу до окончания внутренних работ. Глупо будет, если мы его откроем, а все уже забыли, что это такое и зачем оно было нужно. И никто не придёт...Эй, ты куда собрался?
– Как – куда? В твой Куманский Павильон. Мы же, вроде, его смотреть приехали.
– Нет-нет-нет, здесь заходить не надо! Я же все двери заговорил, чтобы никто раньше времени не пролез, пока у нас ничего не готово. Пошли, проведу через служебный вход.
«Служебным входом» во Дворец Ста Чудес оказалось окно умпонского Великаньего Дома, незастеклённое и крест-накрест забитое досками. Малдо утверждал, что доски держатся на самом простом из защитных заклинаний, всего за пять минут можно открыть проход и горя не знать. Правда, провозился все десять, но у меня язык бы не повернулся его торопить.
С этими грешными защитными заклинаниями вечно так: наложить их – секундное дело, зато чтобы снять, приходится потом повозиться. Даже с Джуффина порой семь потов сходит, когда он открывает свой сейф. И большую часть непристойных ругательств, снискавших мне глубокое уважение портовых нищих и матросов пиратской шикки, я узнал от него в эти непростые моменты.
Но в конце концов Малдо всё-таки добился своего, доски благополучно исчезли, а потом снова материализовались у нас за спиной.
– Здесь пока ничего интересного! – сразу заявил он. – Не смотри!
«Ничего интересного» – это у нас теперь вот что. Стол такой величины, что я смог бы пройти под ним чуть-чуть пригнувшись, а Малдо даже шляпу не пришлось бы снимать. И соответствующих размеров стулья – всего два. Шурф мне когда-то рассказывал, что жители страны Умпон не признают больших компаний. То есть, ради работы, учёбы, поездок или других насущных дел они, конечно, объединяются, но для совместного досуга собираются исключительно парами. Умпонцы считают, что совершенный душевный контакт возможен только между двумя собеседниками, третий всегда окажется лишним, не говоря уже о четвёртом, пятом и шестом. А несовершенному в их жизни нет места, даже если это несовершенное – просто вечеринка, танцы, или дружеский обед.
Мне, кстати, тоже кажется, что самые лучшие, глубокие и искренние разговоры происходят именно один на один. И путешествия, и просто прогулки вдвоём обычно получаются самыми удачными. Но я всё равно рад, что не родился умпонцем. Без некоторых прекрасных несовершенств вроде общих посиделок в гостиной Мохнатого Дома жизнь была бы мне не мила.
Впрочем, я увлёкся. А на самом деле только и хотел сказать, что внутри Умпонского Великаньего Дома стояла великанья же мебель, стол и два стула, а Малдо Йоз чуть ли не силком тащил меня прочь, повторяя: «Не смотри, это пока не готово, я тут буду всё переделывать, не считается, забудь!»
– Главное, не пытайся меня отравить, как единственного свидетеля несовершенства твоего творения, – сказал я, когда он таки вытолкал меня в коридор, успокоительно пустой и тёмный. – Я яды не люблю. Они невкусные.
– Ладно, – невозмутимо кивнул Малдо, – не будет тебе ядов, раз не любишь. Я сговорчивый. Пошли, покажу тебе законченную вещь. Сразу увидишь разницу. И поймёшь, что я не просто так самодурствую, когда говорю: «Не смотри».
– Да ясно, что никто не любит показывать черновики. Просто имей в виду, я в этом смысле идеальный зритель.
– Сразу видишь, каким всё будет, когда я закончу работу? – восхитился Малдо.
– Да нет. Просто я неприхотлив и рассеян. Поэтому сперва мне всё очень нравится, а потом сразу же вылетает из головы – если, конечно, не потрясло до глубины души.
– Вот то-то и оно. А мне надо, чтобы тебя потрясло. Ладно, идём скорей, пока я не передумал. Ужасно нервничаю, когда что-то тебе показываю. А сейчас – особенно.
– Ну и зря.
«Ну и зря ты нервничаешь», – повторил я несколько минут спустя. Но не вслух. Только подумал. Потому что язык мой не повиновался мне в этот момент, равно как и все прочие части тела, пожелавшие замереть столбом на пороге зала, который Малдо Йоз называл «Куманским павильоном», а мои органы чувств сочли самой настоящей улицей где-то в центре Кумона, который я когда-то неоднократно обошёл вдоль и поперёк, вернее, объехал на уладасе, пешком по столице Куманского Халифата среди бела дня особо не походишь, не принято это у них. Ночью – другое дело, у куманцев считается, что темнота отменяет все правила, обязательные при свете дня, и на смену им приходят другие. Какие именно, я так толком и не понял: все-таки недостаточно долго там жил. И сэр Кофа за мной очень строго присматривал. В смысле, ночи напролёт таскал по местным трактирам и кормил как на убой[23].
Впрочем, не то чтобы я возражал.
Но дело вообще не в этом. А в том, что сейчас, стоя не то на пороге Куманского павильона, не то всё-таки на краю тротуара одной из широких центральных улиц Кумона, вымощенной древними булыжниками, темно-красными, прозрачными, как окаменевшее вино, вдыхая сладкие ароматы мёда и благовоний, смешанные с горькими запахами разогретой солнцем древесной коры и дыма от жаровен уличных поваров, я узнал об этой прекрасной далёкой земле много больше, чем за несколько дюжин когда-то проведённых там дней. Потому что сейчас я был не любопытным путешественником, готовым до отказа заполнить красочными впечатлениями все вынужденные паузы между важными делами, а местным жителем, родившимся под красным небом Уандука несколько столетий назад. Поэтому древние дворцы не казались мне из ряда вон выходящим зрелищем – дома себе и дома, вон в том, с зелёными колонными раньше жил Бейса Хумарах, близкий друг моего отца, они даже умерли в один день, поэтому на похоронах собравшиеся слагали стихи о силе подлинной дружбы, и о том, что всякая прерванная смертью партия в «Нуммизакк» будет доиграна по ту сторону дел и событий, в синей долине Лойи, которую наши далёкие предки, бессмертные кейифайи, не то сочинили в утешение своим смертным потомкам, не то всё-таки сумели увидеть сквозь непроницаемое пламя непознаваемого. Я именно так и подумал: «непроницаемое пламя непознаваемого», – хотя обычно подобные формулировки мне совсем несвойственны. Мягко говоря.
И одновременно всё это время я оставался собой. То есть, прекрасно помнил, что меня зовут Макс, и все прочие подробности, включая тот факт, что сюда я пришёл, чтобы посмотреть на работу своего друга Малдо Йоза, который хвастался, что у него отлично получился Куманский павильон. И правильно делал, что хвастался, если бы я умел создавать столь великолепные, убедительные иллюзии, уже провозгласил бы себя самым главным Великим Магистром всего Мира, а кто не согласен, может убираться к сортирным демонам – это примерно как «ко всем чертям», только ещё обидней.
