Темнейджеры – 2. Питер, прощай! - Александр Альбертович Егоров
– Я – Сигурд из Альвхейма, – сказал Вик. – Мой отец – Сигмунд, правнук Одина. И я – наследник бессмертных богов Асгарда. Когда-то, раньше, я просил их о помощи… но теперь я сам обращаюсь к тебе, брат моего отца, Гунтер-изгнанник. Я приказываю тебе исчезнуть.
Гройль вытянул шею, а заодно и длинный язык, но и не думал ослаблять свой смертельный захват. Просто посмотрел на Вика и как будто ухмыльнулся:
– Волчонок вырос. Как быстро растут дети! Но что это? Меня посетила одна счастливая идея… подойди-ка поближе, племянничек!
– Не слушай этого гада ползучего, – сказал я. – Меня он вот так же уговаривал, долбаный искуситель. А потом влез мне прямо в мозг. Сволочь.
Но Вик бесстрашно шагнул прямо в туман. Вот странно: черная муть расступилась перед ним. Она как будто боялась к нему прикасаться.
– Я жду, – сказал Вик. – Оставь Германа и уходи.
Черный змей расхохотался. Одним движением размотал свои кольца и ринулся к нему. Выбросил вперед свою острую морду и уже хотел ужалить – как вдруг отлетел назад и со всего размаху стукнулся челюстью о гранитный пол: оказывается, белый медведь наступил ему на хвост.
– Что-о? – завопил Гройль в ярости. – Кто еще там?
И действительно, кто еще там был? А вот кто: ворон Карл спикировал прямиком на змеиную голову и впился когтями в морщинистую шею.
Удар клювом! Еще один!
Глаза змея лопнули, как перезрелые виноградины. Такое я видел только в детском фильме про подростков-волшебников. Его очень любила моя сестричка Вероника.
Ослепленный Гройль – он же Гунтер – взревел так, что плафоны на люстре задрожали и чуть не рассыпались. Его длинное тело изогнулось, как подкова, он взмахнул хвостом и напрочь снес ларек с журналами и напитками – пластиковые бутылки так и покатились по платформе! Лампы под потолком вдруг вспыхнули и загорелись ярче прежнего. Темный туман порвался в клочья и поскорее стек обратно в тоннель, будто его и не было. На гранитном полу корчилась черная змея… нет, не змея, а отвратительный красноглазый червь с раздвоенным языком. Этот червяк сдувался, как проткнутая шина, и уменьшался на глазах. Спустя минуту он скукожился совсем и стал похож на мерзкого полупрозрачного опарыша. Он все еще что-то жужжал, но все тише и тише.
Громадный черный ворон брезгливо прижал его лапой. Проследил внимательно, как тот извивается. Прицелился, раскрыл клюв и…
– Зря ты жрешь всякую гадость, – сказал я Карлу. – Как бы не пронесло потом.
– Nevermind10, – ответствовал ворон.
Белый медведь возвышался над нами, как айсберг. По медвежьему обыкновению, он покачивал башкой из стороны в сторону, как будто говорил: «ну и ну».
Спохватился и превратился обратно в Германа.
Он вытер нос рукавом. Оглядел себя и, вроде бы, остался доволен:
– Вроде все на месте… только ребра болят и живот подвело… знаете, парни, в чем вся подлянка, когда превращаешься в кого-то большого? Жрать дико хочется. Ну, и выпить заодно. Пива у нас, я так понимаю, нет?
Я подобрал с пола банку призрачной «Доброй». С хрустом открыл. Глотнул сам и передал ему.
Потом взглянул на Вика: он стоял, закрыв лицо руками, и смотрел на нас сквозь пальцы, и глаза у него были совершенно сумасшедшие.
– У нас получилось, – сказал он. – Не могу поверить. Я еще никогда так не наглел.
– Вот ты дерзкий пацан, – похвалил я. – Вписался в самый замес… и правда, как бессмертный.
– Ага… если бы этот черт до меня дотянулся, нас было бы на одного меньше.
– Все твоему папе расскажу, – пообещал я. – А дед подтвердит.
Но Герман уже нас не слушал. Он смотрел мимо нас, в темное жерло тоннеля. Только другого. На другой стороне платформы.
В темноте засветился прожектор. И вот, негромко стуча колесами, на станцию прибыл еще один поезд. Тоже старомодный, с рифлеными боками, но совершенно белый. И тоже пустой.
Я не знал, откуда он прибыл. Я мог только догадываться.
Двери разъехались, и на платформу вышли двое. Парень и девушка. Они держались за руки.
Герман сделал шаг навстречу гостям. Но почему-то схватился за сердце, дальше не пошел и опустился на лавку.
Что вам сказать об этом? Конечно, я узнал их. Совсем не помнил, но сразу узнал.
Я стоял и смотрел и не мог сказать ни слова. Это не так-то просто – сказать своим родителям «мама» и «папа», когда не видел их примерно двенадцать лет. И особенно когда они сами по виду не намного старше тебя.
– Привет, – прошептал я.
Призраки стояли совсем рядом. Я и раньше знал, что очень похож на своего отца, Матвея. Теперь я убедился в этом сам. Только глаза были мамины – серые, с длинными темными ресницами. А еще у меня был ее нос, слегка курносый. На старых видео это было не так заметно.
Они были красивые.
Они улыбались мне и еще немножко друг другу.
– Мы ненадолго, – сказал Матвей. – Пап, ты тоже здесь? Здравствуй…
Герман поднял голову. Помахал со своей скамейки лапищей, все равно похожей на медвежью. Я удивился: в глазах у него стояли слезы.
– Какой большой наш Сережик, – сказала девушка Маша, которая была моей мамой. – И какой симпатичный.
– Довольно крепкий, – сказал мой папа, Матвей.
– Ты, наверно, нас и не помнишь? – спросила мама. – В четыре года все потери как-то легче забываются.
– Я помню, – сказал я.
– Вот и не забывай. Когда-нибудь мы встретимся снова, и уже не расстанемся… мы просили об этом, и для нас сделали исключение. Но не спеши, Сергей. Береги себя. Пожалуйста. Нам будет приятнее знать, что ты живой… и счастливый.
– Вот именно, – сказал Матвей. – Да и некуда особо спешить. Если честно, там у нас так себе. Кисло. Даже по лесу не побегаешь, и пища сплошь духовная…
Мама щелкнула его по носу:
– Папа шутит, как всегда. Мы тебя любим. Прости нас… мы сделали для тебя, что могли. Только смогли не так уж много.
Я ничего не отвечал. Я тихо плакал.
Мама подошла ближе и погладила меня по голове (рука у нее была легкая, почти неощутимая). Они оба развернулись и пошли обратно к своему вагону. В дверях обернулись и помахали нам.
Двери закрылись. И поезд уехал.
Я даже не догадался их сфоткать.
Даже обнять их побоялся.
Вик встал рядом. Осторожно положил руку мне на плечо. Так он делал редко. Он был деликатным, мой друг Сигурд
