Северная страна - Алиса Гурбанов
Сегодня доктор Рубенштейн была особенно далеко. Она вспоминала свой последний разговор с мамой.
– Зависть, говоришь? Да, может и она! – кричала из последних сил доктор Рубештейн, и плач не давал ей дышать. – И обида! Бегает она такая маленькая и все ее любят, а я? меня не любили. Я должна быть единственной женщиной в семье! Он её любит больше, чем меня и на руках ее носит! Нет, не то, что я его ревную, дело в ней. У неё всё есть, и всё будет. Будет, то, чего не было у меня. И папа у неё есть, смотрите, такой заботливый и любящий.
– Что ты несёшь?! – не могла поверить своим ушам побледневшая мать. За пару мгновений до сердечного приступа, она из-за всех сил старалась держать себя в руках. – Ты слышишь себя! Побойся бога, ведь она твоя дочь и ей всего четыре года!
* * *
Присутствующие на встрече пациенты ВИК спорили кто снова заговорил о смерти, и доктор Рубенштейн снова увидела маму. Ее мать сидела у ее колен вся в слезах. Обхватив их, она просто плакала.
– Доча, да кто же вложил тебе в голову эту жуткую мысль? – ее искреннему в тот момент горю не было предела.
– Поначалу я радовалась ее рождению, честно. – Доктор Рубенштейн уже не плакала. Она признавалась не матери и не себе, она признавалась Богу. – Но потом она стала меня бесить. Я поняла, что она вырастет и будет другой, не такой, как я хочу. Она уже раздражает меня! Вот если бы у меня был мальчик… А с другой стороны, это все чушь, мама! Кого я обманываю! Почему все ей?! Почему у меня ничего, а у неё всё сразу. – Её мокрая от слез чёлка лезла ей в рот, царапая её бледные губы – Ужас, что я несу? Но кажется это так и есть, мама. Я осознаю, что это ужас. Но всё это правда. И что теперь с этим делать, мама?
* * *
Потом она вспомнила похороны, и то, как не могла плакать следующие пару месяцев. Через год после этого разговора четырехлетняя дочь доктора Рубенштейн умерла. Точный диагноз врачи так и не сумели поставить. «Разделила себя и её» – вот первое, что пришло в голову доктору при виде бездыханного тела её дочери. Её не отпускала мысль, что она начала ненавидеть ее заранее – ещё до того, как она родилась. Ещё через год доктор похоронила свою мать, собрала вещи, переехав в Мирабель.
2
– Ты думаешь, что все мы обычные, но считаем себя особенными? Нет, не так. – Констанция задумалась, прищурив правый глаз. – Ты думаешь, что ты обычный?
– Ты видела надпись под названием нашей клиники? Ту, что мелким шрифтом?
– Видела.
– И ты до сих пор задаешь такие вопросы?
Констанция замолчала, не зная, что ответить, Том поднял глаза и прочитал:
Реабилитационная клиника В. И. К. – «Мы не лечим, мы меняем мир»
– Думаю, я обычная, – ответила Констанция на свой вопрос, протягивая Тому очищенный мандарин. – Я просто хочу считать себя особенной, понимаешь? Я хочу верить, что могу что-то сделать в этом мире, что-то сделать для этого мира. Иначе что мы здесь делаем? Мне хочется считать, что мне мало моей улицы, моего города, моей страны. Я хочу весь мир, но не знаю, как его хотеть.
– Я понимаю. – ответил Том. – Иногда я читаю биографии знаменитых или талантливых людей и намерено ищу у себя их же болезни. – он продолжил, ничуть не смущаясь своего признания. – Мне кажется, это приближает меня к ним. С другой стороны, мне уже тридцать пять, я веду себя как подросток.
– Да, весь наш мир состоит из подростков. Мы все просто скрываемся за ростом, возрастом, морщинами и лишним весом на поясе.
– Ты так думаешь? – Том положил в рот последнюю дольку мандарина.
– А ты только представь. Кто-то давным-давно придумал эту конспирацию, но спустя какое-то время все про нее просто забыли. Все забыли, что давным-давно, когда не было гаджетов, интернета и даже компьютеров, когда дети лазили по деревьям, воровали черешню у соседей и строили шалаши из тряпок и найденных сухих веток, тогда планету населяли одни только подростки. Кто-то старше, кто-то младше. И вот посмотри спустя всего каких-то сто лет забытья, а у нас на земле и дети, и подростки, и взрослые, и старики. Чудеса, да и только, скажу я вам! Вот только счастья нет. – Удрученно резюмировала Констанция.
Они сидели на деревянной скамейке у центрального мраморного здания с большим пакетов чипсов, кожурой от мандаринов и кетчупом.
А зачем вообще оно нужно это счастье, задумалась Констанция той же ночью. Что даёт людям эта погоня за счастьем. Утренний разговор с Томом не давал ей покоя. Ей казалось, что если она найдет ответ, то все в ее жизни разложится по полочкам.
* * *
На следующий день Констанция и Том встретились на своем обычном месте. Зеленая скамейка под огромным деревом была пуста, на часах было пять тридцать утра. На дворе стоял январь – по утрам было свежо и безлюдно. Только редкие охранники, прогуливаясь по периметру, изредка бросали на них взгляды. Они знали сидящих в лицо. Знали, что они едят фрукты по утрам, курят скрученные сигареты и мнят себя философами.
Сотрудников клиники было не много. Это была частная клиника, служащая на нужды государства, поэтому и персонал в ней был тщательно отобран. В основном там работали люди с большим грузом на плечах и не легким прошлым. Такие люди не испытывали внутренний дискомфорт, они были заняты своими проблемами, и не задумывались о моральной стороне реабилитации.
* * *
– Знаешь, мне кажется, в нашем мире счастье это кем-то хорошо навязанная идея. Желание иметь желание транслируется нашему мозгу двадцать четыре часа в сутки. Счастье как хорошо спланированный маркетинговый ход и, нам как подросткам, легче всего что-то навязать. – сказала Констанция словно они не прерывали вчерашнюю беседу.
– Всё это давно не новость, Констанс – с несвойственным ему раздражением сказал Том. Он снова плохо спал – новые экспериментальные методы главного врача не помогали. – Просто, мы все стараемся
