Как выжить в зомби-апокалипсисе? Возглавь его! 21+ - Несущий Слово
Блеклые тени себя прежних, бродящие по залитым густой тенью улицам, едва слышно шепча слова смысл большей части которых попросту не в силах понять.
Вот что такое Кровавый Ливень Носторгота. Некромантическое и черномагическое вмешательство божественного уровня в саму суть мира. Смерть целого пласта мироздания. Крайне занимательное зрелище, на мертвенный свет которого обязательно рано или поздно явятся падальщики Темных миров. Но эта смерть не будет мгновенной. Медленное угасание, стекающее кровью бессильно мечущейся в цепях жертвы на ритуальном алтаре. Живые, борющиеся за каждый новый вздох до самого конца, рано или поздно падают в кровавую грязь бездыханными трупами, дабы спустя неопределенное время восстать из нее кровожадными бестиями Преисподней, вырывающими глотки своих родственников, друзей и близких.
Капли крови, крови мертвых богов этого мира и гноя, вытекающего из злокачественных опухолей ткани материальности вмперемешку с метафизическим нечто, срывались с небосвода с тихим шелестом, походящим на заупокойную молитву. Люди на всех континентах поднимали головы вверх, в недоумении. И каждый из них теперь был отмечен печатью смерти. Даже в самом глубоком и неприступном бункере, в самом глухом участке лесополосы, на Эвересте и на дне Марианской впадины. Дождь — всего лишь физическое проявление, видимое и осязаемое, того, что окутало души всех живших, живущих и будущих жить в пределах этой версии планеты Земля. Наиболее свежие мертвецы зашевелились в своих гробах. Умершие недавно вздрогнули, выгибаясь от волны судорожных сокращений мышечных волокон. А в наиболее старых останках… в египетских пирамидах, в древних гробницах и вмурованных в кладку средневековых замков костях зародилось нечто, чему технократическая наука нашего общества попросту еще не дала названия, да и вряд ли подозревала о самом факте гипотетической возможности существования чего-то подобного.
Я стоял под струями дождя, прикрыв веки.
Кровь стекала по моему черепу, шее и одежде, потертым джинсам и темной мастерке с капюшоном, растекаясь по растрескавшемуся асфальту. Я чувствовал, как наполняюсь силой, той самой силой, от которой в квартирах уже начинают покрываться сединой наиболее впечатлительные и просто чувствительные к окружающему пространству люди.
И вместе с силой я чувствовал голод.
Вполне анатомически объяснимый голод человека не евшего несколько суток подряд и голод власти. Голод могущества. Голод возможностей.
Воспоминания Кровавого бога разжигали мой аппетит. Я знал на что сейчас был способен и знал что смогу делать, если насыщусь жизнью. Такой манящей, сладкой и отдающей расцветающим на вкусовых рецепторах непередаваемым привкусом.
Каждый шаг давался легче, чем предыдущий.
Доковылять к входу в ближайший подъезд, заново привыкая к телу.
Монолитная пластина входной двери. Оборванные объявления о покупке металлолома, старой электротехники и отключении горячей воды на несколько дней. Домофона не было уже года как три — бездонно-черное чрево, забитое пожеваными окурками самых дешманских сигарет. Напрячь мышцы, облепливающие плечевой сустав и предплечье. Такое простое движение дается с выворачивающим мозговое вещество наизнанку трудом. Подушечки пальцев бессильно соскальзывают по отполированной сотнями ладоней рукояти — круглого и тускло поблескивающего каплевидного шарика, напоследок мазнув когтями по металлу.
Вторая попытка. Уже лучше.
Дверь унизительно-медленно открывается. По до невозможности обострившемуся слуху наждаком проходится жуткий скрип. Дискомфорт тут же проходит. Усилие сравнимое со шмыганьем носа. К слову, как таковых носовых хрящей у меня не было — лишь влажная щель в центре лица, улавливающая малейшие оттенки запахов. Меня клинит от новой палитры — измененное зрение, осязание, слух и восприятие, некротические модернизации откатываются приблизительно на прежний уровень моего человеческого организма, мозговое вещество пока еще не способно выдержать постоянно скачущие нагрузки на новоприобретенные органы восприятия самого себя в определенной точке пространства и времени.
Темнота, для меня неотличимая от полуденного зноя.
Обломанные зубья ступеней, стеклянное крошево, пустые бутылки, запах мочи, блевоты и пролитого бухла. Засохшие харчки и закаменевшее дерьмо — кошачье, крысиное, собачье и человеческое. Лестничная площадка. Первый этаж. Намертво закрытые врата вертикального стального гроба, по идее должного поднимать или опускать на определенную высоту вес не превышающий две сотни килограмм. Выпотрошенный энергощиток. Две двери, первая, которая ближе к лифту заварена неизвестно кем, неизвестно зачем и непонятно когда, вторая — матово-черный ошметок танковой брони, по-другому это было просто невозможно назвать. Сжать правую конечность в кулак, когти щекочут шкуру ладони.
Удар.
Удар.
Дверь с мерным гулом подрагивает, казалось бы, до самого своего основания.
Пять.
Четыре.
Три.
Два.
Один.
Шелчок открываемого замка. Каждый раз, в любое время дня и ночи выход главного кошмара этого дома на свет божий занимает ровно пять секунд.
— Бранных слов на вас не оберешься, хулиганье, — ворчливое дребезжание с отчетливо слышными истеричными нотками.
Адский коктейль быдла и интеллигенции. И нет, не из подвида, таких, как я, а куда более запущенный случай. Полное игнорирование самого факта существования чьих-либо личных границ, кроме своих собственных, педагогическое образование головного мозга, сквозящая в каждом слоге властность, непреклонное желание влезть туда, куда определенно не стоит и попытки закосить под самого образованного среди челяди. Поздравляю, перед вами предстал приблизительный портрет завуча и учителя русского языка нашей городской школы, более известной, как Школа Три Трупа — наглотавшаяся таблеток от неразделенной любви дочь директора, повесившийся глава обескровленного семейства и слесарь, попавший под машину разговаривающей по телефону курицы, точно напротив входа в корпус для начальных классов. Около несколько десятков лет выслуги, или сколько там должны работать учителя, вроде как "копеечная" зарплата и склочный характер.
Распахнутая дверь, чуть не сбившая меня с ног.
Дородная бабища. Вот другого слова не подберешь. С редкой щеткой усов под мясистым носом, выкрашенными в вырвиглазно-розовый цвет распухшими губами, дающими неудовольствие видеть неровные желтые зубы с блеклыми деснами, куча наезжающих друг на друга морщин и самый дешевый из когда-либо существовавших на планете Земля парик. То что эта освежеванная и натянутая на черепную коробку облезлая кошка может являться ее натуральными волосами, не верил никто. Сколько она весит? Под сто пятьдесят? Низкий рост и бочкообразное телосложение не давали возможность приблизительно определить на глаз. А сколько крови?
Кровь.
Она набирает в широкую грудную клетку побольше воздуха.
Вот знаете тот
