Наследие Древнего. Том 2 - А. Никл
— Значит, буду первым, — выдохнул я и сосредоточился. Комната становилась больше и больше, хотя на самом деле уменьшался я. Ростом не больше полуметра, руки и ноги истончились, живот впал и остекленел. Очень скоро процесс будет невероятно тяжело повернуть назад. Возможно, без чужой помощи я не справлюсь, нужно поторопиться!
Я не знал Созвездия достаточно хорошо, чтобы грамотно им противостоять, но интуицию никто не отменял! Тем более фундамент Скорпиона — это преобразование человеческих тел. Так что я направил магию в каждую клетку своего организма и попытался запустить обратный процесс. С первого раза не удалось, со второго тоже — я продолжал превращаться в уродливую игрушку. Но очень скоро я нащупал рычаг противодействия и, фигурально выражаясь, навалился на него всем телом. Наверное, это можно сравнить с тем, если бы я решил победить фехтовальщика самосвалом, но главное — эффективность. А она была, о-го-го какой!
— Что?! Не может быть! — гневно проорал Жаба, и алая сфера под потолком вспыхнула с удвоенной силой, но бесполезно. Процесс мутации замедлился, а потом и вовсе остановился. Жаба ткнул в меня пальчиком и провизжал, приказывая игрушкам: — Ату его! Взять! Повалить! Немедленно!
Но те ужасно боялись красной сферы и даже не дёрнулись в мою сторону. Они всё громче и громче умоляли о пощаде и просили кого-то — то ли меня, то ли вселенную, то ли сверхъестественные силы — о спасении. Проволочная кукла случайно оступилась и упала прямо в пятно красного света, в тот же момент её охватила новая метаморфоза — проволочные конечности дико перекрутились, туловище скомкалось, голова исчезла. Несчастная мелюзга в ужасе загорланила, буквально бросаясь на стены и царапая их коготками:
— Выпустите!
— Спасите!
— За что мне это?!
— Гнедысь, Гнедысь, почему ты не ищешь меня?!
— Помогите!
Тем временем магия возвращала моему телу привычный вид. Преобразование туда и обратно прошло для меня незаметно. Никаких побочных эффектов. Идеально. Единственное — я почти не мог двигаться, пока, словно оборотень, перекидывался из чего-то несуразного и деревянно-стеклянного в обычного человека.
И Жаба воспользовался возможностью — почуяв запах жареного, он начал поспешное отступление. Бросился в коридор, но вдруг перекрученный оловянный солдатик рванул ему под ноги, и Жаба споткнулся, растянулся на пороге и впечатался головой о дверной косяк. Брызнула кровь. Наверное, будь Жаба в своём, взрослом, теле, сознание бы он не потерял, но вот маленькая девочка такого удара не выдержала и отключилась. В ту же секунду алая сфера вспыхнула последний раз и погасла, на пол, мне под ноги, упал хрустальный шарик.
Игрушки замерли, переглянулись и разом спросили:
— Он мёртв?
— Давайте проверим?
— Может, добить?
Однако они ничего не успели сделать, так как внезапно из пучины отчаяния вынырнул Горн. Он встрепенулся, уставился на девочку вытаращенными глазами и прогремел:
— Настенька?! — бросился к своей дочери, переваливаясь с бока на бок, как косолапый мишка, и рухнул перед ней на колени, глухо зарыдал: — Что он с тобой сделал?! Что он с тобой сделал?! Ты меня слышишь?! Настенька, очнись, это твой папа! Хоть одно словечко, цветик…
Мне стало его жаль, только вот игрушки разошлись во мнениях. Они говорили, перебивая друг друга. Кто-то злорадствовал, кто-то сочувствовал.
— Так ему и надо!
— Нравилось нами помыкать, жирная сука, ну вот и попробуй своего угощеньица!
— Бедный Горн…
— Да всю вашу семейку нужно сгноить, жаль, что эта тварь только грозилась!
С трудом в голове укладывалось, что всё это… нечто когда-то было людьми. Точнее, они и сейчас люди. Технически их тела живы и бродят где-то там, за стенами дома. А вот практически… Я оглядел этих странных созданий, отогнал самых зверски настроенных от бессознательной девчонки и поднял хрустальный шарик. Повертел в руках, изучил, но ничего особенного не обнаружил.
— Кто-нибудь видел, как он активировал артефакт? — уточнил я и, когда все отрицательно покачали головами, тяжко вздохнул. — Та-а-а-ак, а в девчонку он вселился или скопировал?
Кто-то с непониманием повторил:
— Скопировал?
Вперёд вышел шарик на толстых деревянных ножках и произнёс:
— Он её убил, а этому… — он кивнул на Горна. — Этому вешал лапшу на уши, что в любой момент может её воскресить. Мол, держит душу в специальном сосуде и её можно выпустить в подходящее тело.
— Ты врёшь! — заорал Горн и замахнулся кулаком, но я перехватил его руку. Он задёргался как припадочный и завыл, умываясь слезами и глотая сопли: — Моя кровиночка, моя Настенька! Ну пожалуйста, пожалуйста, хотя бы словечко, умоляю тебя…
Жаба вздрогнул, открыл детские наивные голубые глаза и, погладив купца по щеке, жалобно пробормотал:
— Ты же меня защитишь?
— Конечно, конечно, Настенька, — проблеял Горн и прижал её к груди, закрывая от меня и игрушек руками.
Ситуация была мерзкая. Каким бы человеком Горн ни был, он такого не заслуживает. Никто не заслуживает. Я дал ему несколько минут на скорбь, но вскоре стало понятно, что его разум не желает принимать действительность. Грёбаная эмпатия! Я понимал, что это нужно сделать, но пришлось буквально себя заставлять. Игнорируя вопли, рыдания и проклятия Горна, я заломил его правую руку за спину и вырвал Жабу в теле ребёнка — за шкирку, как щенка. Купец попытался его отобрать, но я без сомнений его вырубил. Жаба, видимо, считав мои эмоции, решил разыграть карту жалости.
— За что меня-то? Я ничего плохого не сделал? Все могут обижать слабого человека… Слабого, маленького, некрасивого! Все меня обижали! — он горько заплакал, растирая покрасневшие глаза. — Пощади! Я больше не смогу в Чёрном Замке! Не смогу! Разве там моё место?!
Я отвесил ему оплеуху и потребовал:
— Расскажи, как работает артефакт? Можно ли вернуть всех людей в их тела?
— Как же так… Вернуть? Но я же тогда тоже вернусь в то ужасное тело! — прохныкал Жаба.
— Или умрёшь, — я пожал плечами и безжалостно усмехнулся: — Выбирай.
— Неужели тебе меня нисколечко не жалко? — завёл по-новой шарманку он. — Я никогда и никому не делал плохого! Меня обижали с самого детства! Вы не представляете, как меня обижали!
Возможно, и нет. Но что я точно представлял так это то, что Жаба сел на своего любимого конька и может продолжать заунывное нытьё вечно. Это понимание наложилось на глухую ярость
