Академия Малхэм Мур. Мой сводный враг - Мию Логинова
Люка поднимает на меня взгляд, хмурится, не сразу, видимо, осознав, что от неё хотят. Я поднимаю поводок выше и помахиваю им в воздухе.
– Гулять с Пиратом.
Люка назвала пса Тичем, в честь Эдварда Чёрной Бороды. За то, что пёс, как многие пираты, был теперь колченог, да ещё и имел чёрный клок под пастью. Помню, как она с нежностью трепала пса за длинную пасть и, смеясь, повторяла:
– Смотри, чёрная борода. Да он пират!
В паспорте, заведённом в ветклинике, у пса значилась кличка Эдди Тич, но в жизни его всё равно звали чаще Пиратом.
Заметив поводок, Люка небрежно откидывает свой блокнот на мягкое, серо-сизое покрывало и поднимается, подхватив со спинки стула ветровку. Дождь уже закончился, но тяжёлый свинец туч намекает, что продолжение следует.
– Эй, Эдди, гулять, – кричит она, и пёс, мирно спавший на своей лежанке в углу комнаты, тут же подрывается с резкостью, которой позавидовал бы иной четырёхлапый и здоровый. Завиляв хвостом, он принимается путаться у Люки под ногами, и в дверях её комнаты приходится подхватить Гревье за руку, потому что, споткнувшись о Пирата, она всерьёз вознамерилась влететь носом в стену напротив.
– Какое рвение. – Не торопясь отпускать свою добычу из рук, шучу я. Люка замирает, растерянная и слегка растрёпанная. А у меня обе руки оказываются заняты, так что внезапное желание пригладить её торчащие из небрежной косы локоны умирает на корню.
– Угу, ты зашёл, и сразу такая духота в комнате. Видишь, чуть в обморок не упала, – в тон отзывается Гревье привычным хмурым бубнежом. Вместо того чтобы ответить новой колкостью, я смеюсь. Люка хмурится, не ожидав такой реакции, а мне становится ещё смешнее от озадаченного выражения её лица. Я бы, наверное, с удовольствием ещё полюбовался, но вредный Тич облаивает нас, напомнив, что мы вообще-то гулять собирались, а не играть в статуи у порога комнаты.
– Ты всё-таки псих, – заключает Люка, стоило её отпустить. Тут же вдруг съёживается и закусыавет губу.
Осознала, да?
– Что поделаешь, родственников не выбирают, птичка. Ах да… Ты-то как раз выбрала по собственному желанию. Лучше надо было смотреть, Люка. – Щёлкнув её по носу, я свищу Пирату, что пора, и, не оборачиваясь, иду к лестнице на первый этаж. Уже спустившись на несколько ступеней – пес кубарем улетел вперёд – замираю:
– Идём, пока дождь снова не пошёл.
36.1
– Обожаю осень, – неожиданно признаётся Люка, когда мы, шурша листьями, медленно бредём по лесопарку, в котором каждое дерево кажется музыкантом.
– Смотри, сынок, вон та ива у фонтана похожа на склонившуюся к инструменту виолончелистку. – Голос мамы сам собой возникает в голове. Мы часто сидели у фонтана. Вернее, мама сидела, а я с собаками бегал вокруг. Временами останавливался, оглянувшись на мягкий зов тихого голоса. Мама замечала необычное в повседневном. Сила её воображения превращала облака в рыцарей, сражавшихся с трёхглавым драконом, а деревья и кусты – в живых людей из числа знакомых. – А вон тот куст шиповника точно наш булочник из деревни! – Мама любила гулять по землям арендаторов. Без машины и пафоса. Желанная гостья в любом доме, её искренне уважали, с радостью угощали и делились бедами. Садовник, кстати, тоже её любил за умение видеть в растениях нечто большее, чем просто ветки и листья. Сколько бы лет ни прошло с нашей совместной прогулки здесь, каждый раз её смех и ласковый взгляд вспарывали душу острым скальпелем воспоминаний.
Пират весело скачет впереди, забыв и о своём изъяне, и о нас с Люкой. Поскользнувшись на натёртом до блеска мраморном полу небольшой беседки, неуклюже проезжает по ней задом с видом ошалелым и озадаченным. Люка смеётся, когда пёс, плюхнувшись в аккуратно собранную кучу пожелтевших уже листьев, подскакивает вверх, отфыркиваясь и раскидывая вокруг жёлтые клочья листвы.
– Терпкая, как настоявшееся вино, но я предпочитаю лимонадное лето. – Ветер срывает с веток капли недавнего дождя, обрушивая нам на головы и щедро натолкав воды за шиворот. Я ёжусь и стряхиваю капли с плеча Гревье. На непромокаемой ветровке они переливаются яркими красками осени, подрагивают от движений рук и норовят скатиться ближе к вороту, юркнув за край кофты, где в остром вырезе мягкой ткани виднеется какой-то кулон.
– Зачем ты это делаешь? – ожидаемо не выдержав молчаливого диалога, Люка нахохливается, привычно защищаясь от неизвестного врага, которого всё так же во мне ощущает.
– Что? – Невинно вскинув брови, я наклоняюсь, забирая у пса невесть откуда вытащенную мшистую палку. – И не противно тебе всё в рот тащить, а? – Пёс лает, виляет хвостом, намекая, что ему не противно, даже вкусно, и это не подношение в вечное пользование. Стоило палке просвистеть над его лобастой мордой, довольно взвизгнув, Пират кособоко скачет за ней напролом через кусты.
– Вот это, – Люка помахивает перед носом рукой, – прогулка, разговоры о погоде, собака, я.
– Какая занимательная логическая цепочка… – Выпрямившись, я останавливаюсь, рассматривая хмурое лицо сводной сестры.
Сводной. Сестры.
Какая неприятная мысль.
– О погоде, кстати, ты первая заговорила. И собаку тоже ты притащила, не помнишь? – Шутливый тон явно сбивает её с толку. Как будто Гревье и в голову не приходило, что я могу быть не только хмурым букой. Ладно, стоит отметить, поводов считать иначе не имелось. – Я уже говорил, ты просто не слышишь. – Пожав плечами, я шагаю дальше, под шорох листьев и недовольное сопение.
– Это всё не смешно! – возмущённо прилетает мне в спину. Куда-то между лопаток по ощущениям. – Слышишь меня?
Слышу, конечно. Я же не глухой.
Слышу – не значит, что обернусь и что-то отвечу.
Шаг. Второй. Быстрей и жёстче, ещё три подряд, будто пытаясь догнать. Не то чтоб я убегал. Ткань жакета натянгивается под жёстким захватом прежде, чем Люка преграждает мне дорогу:
– Думаешь, это нормально?
– Что? – снова невинно-непонимающе уточняю я. Глаза её сверкают. Яркие кристаллы на бледном лице. Как звёзды на серовато-синем хмуром небе.
– Вот это! – Гревье неопредёленно дёргает головой: разлохмаченные локоны резво прыгают у лица.
– Ты никогда не загораешь? – Вопрос вместо ответа заставляет её замереть, заморгав в недоумении.
– При чём здесь…
– Некоторым противопоказано на солнце. Кому-то из-за здоровья, кому-то потому, что с непривычки сразу сгорает. Рискованно и неприятно.
– При чём тут это? – ещё сильнее раздражаясь, фыркает Люка, отпуская мой
