Право на рассвет - Андрей Павленко
Через лохмотья проглядывала бледно-серая кожа.
Перекресток осужденных.
Кисти рук и щиколотки у бедняг были скованы, а в шеи были завинчены огромные ржавые шурупы. С ног до головы гулы были вымазаны чем-то, похожим на смолу. Точно, смолу. В десятке шагов, в решетчатой клетке тлел небольшой костерок, над которым кипел котел с чем-то черным. И характерный запах смолы.
Рядом, на куче угля, предусмотрительно отгородившись ржавым листом металла, лежал тщедушный, ростом с карлика гул, и болтал ногами в подвязанных бечевкой сандалиях.
– Отступники, – безразлично пояснил жрец.
– В чем же их отступничество? – поинтересовалась Маргарита.
– Без разрешения охотились на поверхности, – гул ткнул пальцем вверх.
Охотились? Без лицензии?
– За мертвецами, – негромко пояснила девушка. – На живых они не нападали уже сотни лет. По-моему.
Дорогу перебежал старый, изрезанный морщинами гул, сжимавший подмышкой квадратную доску, сильно смахивающую на картину. Или икону.
Перехватив взгляд жреца, он ссутулился, и поравнявшись с костром, откуда-то из темноты вытащил палку на длинной рукоятке, с чем-то плотным на конце. Быстро обмакнув в котел палку, он скорым шагом пробежал вдоль заключенных, одним движением вымазав их и без того грязные тела.
Несчастные даже не вскрикнули.
Наверное, это было своеобразным обычаем – как в средневековье швырять камни в заключенного в колодках.
Опасливо поглядев на повозку, гул отшвырнул палку и направился по своим делам.
В следующем дворе в ноздри ударил резкий, специфический запах.
В неровном свете болтающейся на проводе лампочки в глаза бросилась невероятная картина:
В вырубленной в толще камня на высоте двух метров нише, лежало необъятных размеров существо, напоминающее огромный, с мусорный бак, студень. Такого же цвета, как и кокон одного из троицы выступающих там, несколькими километрами выше.
Абсолютно голое, и с такой же синюшно-бледной кожей.
Но женского пола.
А вот и мамаша, подумал я, увидев огромные, с подушки размером, груди, пухлые руки и огромный живот, накрывающий ноги.
Гулиха лежала на боку, разглядывая повозку. Глазки на маленькой по отношению к остальному телу голове с интересом осматривали каждую деталь.
В метре от каменного пола, прямо под нишей, вдоль склизкой каменной стены, было натянуто нечто вроде гамака. В котором лежали влажные, с дыню размером, блеклые колобки, покрытые синюшными прожилками.
Вдруг гулиха напряглась, и закатив глаза на лоб, стала мелко подергиваться. Потом напряглась, и с громким чмоканьем, откуда-то из-под огромного живота вывалился еще один мягкий колобок, который хлюпнув, завис в сетке.
Даже не удостоив его взглядом, длинными когтями роженица почесала лоснящийся бок.
Вот это роддом!
– Меня сейчас вырвет, – пробормотала Марго.
– А что, их женщины все такие? – удивился я, стараясь не дышать ртом. – Вроде мы раньше проходили мимо других, обычной комплекции. И Эмма… Может, она не рожала?
Но Марго ничего не успела ответить.
– Это одна из лучших наших производительниц! – гордо пояснил жрец, не оборачиваясь. – Почти половина ее яиц идет в кенотаф!
А остальные куда? На отбраковку? В местные супермаркеты?
Жрец кивнул погонщику, и тот, загремев кастрюлей, метко швырнул в мать-героиню мясом.
Кусок глухо шлепнулся лучшей производительнице на бедро. С трудом шевеля руками, рекордсменка зацепила его пухлыми пальцами, и оставляя на коже влажные следы, потащила ко рту.
Отвратительное зрелище. Эта мадам явно не в моем вкусе.
И в номера я с ней точно не пойду.
– А почему она такая толстая? – нетактично поинтересовался я.
– Каждый проходящий мимо обязан кормить ее, – любезно отозвался жрец.
Тогда понятно, откуда лишние центнеры. Интересно, если отверстий нет, каким, спрашивается, образом вообще происходит зачатие? И как эти яйца сносятся? Как у кур – без петуха? И где же отец-многостаночник? Которому я не завидую…
Но на все эти вопросы ответов не было. Гул не считал нужным сообщать нам такие очевидные детали, а спрашивать лишний раз не хотелось – запах не располагал.
На следующем повороте показалась ярко освещенная площадь, посреди которой вытянутой вверх десятиметровой пирамидой торчало какое-то усеянное знаками строение, и рядом еще одно, вроде небольшого, уменьшенного в двадцать раз, трехэтажного Колизея.
– Главный кенотаф города, – прошептала мне на ухо Марго, кивнув на пирамиду. – Нечто вроде инкубатора.
Сложенный из плотно пригнанных зеленоватых в этом освещении плит, кенотаф не имел ни окон, ни дверей. Как из него будут выбираться новорожденные, оставалось непонятным.
Лишь небольшая полукруглая дыра у самой земли, рядом с которой стояла низенькая деревянная скамеечка.
Рядом неподвижно высились, подняв, указывая на потолок, указательные пальцы левых рук, трое гулов с пятнистыми от краски затылками.
Потом я перевел взгляд на «Колизей». Бурый, местами раскрошившийся кирпич образовывал круглое здание с тремя рядами галерей, разделенных угловатыми арками на своеобразные окна.
В каждом таком окне висели на крюках отвратительного вида полуразложившиеся туши.
Собаки, козлы, свиньи и еще какие-то непонятные животные.
В одном окне были выставлено множество крыс, нанизанных на стальные прутья.
Множество плетеных и пластиковых корзин разного размера, наполненных вяло шевелящейся (насекомыми?) массой.
И рядом хмурый гул-продавец.
Сдерживая рвотные позывы, я хотел было поинтересоваться, какая ходит валюта, но не успел: в очередном окне на двух крюках, загнанных под лопатки висел чернокожий толстяк лет сорока с сережкой в ухе.
Когда повозка проезжала мимо, он открыл глаза.
Видно было что он находится при смерти, и оставалось жить ему, судя по всему, не больше часа.
Сжав зубы, я чудовищным усилием воли удержал себя в руках. Маргарита, судя по всему тоже.
– Можно подумать, люди более милосердны, – едва слышно пробормотала она.
Наверное, не смотря на весь цинизм ситуации, она была права. Кто знает, что делали, или делают с гулами наши ученые?
– Наш рынок, – равнодушно сообщил жрец. Похоже, его совершенно не волновало, что мы увидели. Каждый судит по себе.
Наконец, повозка миновала ужасное место, выехав на кольцевую площадь, посреди которой возвышался огромный прозрачный купол, а перед ним – ров с водой, опоясывающий резиденцию местного владыки.
Стараясь выбросить из головы увиденное, я всмотрелся вперед. Но ужасная картина все равно стояла перед глазами.
Состоящая из сот полусфера на десяток шагов выступала за границы рва.
Стало легче дышать. Во рту исчез сладковатый гнилостный запах.
Очевидно было, что здесь какие-то альтернативные источники поступления воздуха все же имеются.
Город залегал на глубине, значительно превосходящей знаменитую скважину на Кольском полуострове, и если в Унгейле наличие какой-никакой вентиляции, с натяжкой, но можно было объяснить природными причинами, то поступление воздуха в огромный массив на тридцатипятикилометровой глубине естественным способом, на мой взгляд, было возможным лишь в случае, когда город находится в открытой яме.
Несомненно, должны быть электронасосы и
