А-Два - Адель Гельт
Стас считал себя человеком положительным и сознательным, и товарищи, уже во второй раз выбравшие его комсоргом, были с этим полностью согласны. «Знали бы они, знали бы они все!» - думал Стас.
Было-то все до ужасного просто: любовь и деньги.
Несколько недель назад студенту страшно понравилась девушка, поступившая в Институт сразу на второй курс, и оказавшаяся в его, комсорга, группе. Девушка была тонкая и звонкая, невероятно светловолосая и голубоглазая, а заостренные края ушей и тягучий прибалтийский акцент выдавали в ней уроженку Рижской или Таллинской пущи.
- Ингаэль, - представилась она. «Инга», - привычно (про себя) сократил Стас, и немедленно влюбился.
Новая одногруппница то ли не понимала притязаний одногруппника, то ли делала вид, что не понимает, но планомерная осада, которую Стас вел уже половину семестра, пока не принесла вообще никакого заметного эффекта. Незадачливый юноша злился сам на себя, на девушку, снова на себя, предпринимал попытки, менял тактику, но все было бесполезно. Ингаэль охотно принимала знаки внимания — несколько раз ходила с кавалером в оперу (один раз даже был великий Альварес, аргентинский дворф, постоянно поющий в итальянском Ла Скала, и потому очень редко выступающий по эту сторону Рассвета) и не отказывалась от предложения проводить до дома, но на этом — всё. Ни целоваться, ни браться за руки, ни даже выделять ухажера среди других таких же, бродивших вокруг в числе немалом, девушка не желала.
- Эльфийка! - фыркали подруги и знакомые. - Живет долго, знает много, думает медленно!
- Это расизм! - немедленно возмущался комсорг. - Эльфы — такие же люди. Вот в работах Каутского предельно ясно сказано, что...
- Плевать она хотела на Каутского, причем, вместе с Энгельсом! - не сдавались подруги. - Посмотри, кто ее забирает по средам и на чем они вместе уезжают, сразу всё станет ясно, даже тебе!
На это возразить было нечего. Неизвестный эльф, выглядящий взрослым даже по меркам своей вечно юной расы («Кто он ей?» - заполошно металось в голове. «Отец? Старший брат? Или…») приезжал за девушкой на эсомобиле роскошном настолько, что место ему, казалось, было только в гараже обкома или даже Центрального Комитета Партии. Редкая и очень дорогая машина, модный костюм, явно сотканный на заказ, например, шустрыми помощницами директрисы дома мод Арахны Павловой... Но более того — невероятное, нечеловеческое просто, достоинство, с которым держал себя спутник объекта обожания.
Стас размышлял долго — два или три дня, а потом решил — надо бороться!
Для борьбы оказались нужны ресурсы, сиречь средства, и средства эти надо было добыть, желательно, как можно скорее и с минимальными усилиями: вряд ли зарплаты ветеринарного фельдшера или медбрата хватило бы для удовлетворения немалых запросов юной красавицы, а больше Стас ничего толком и не умел.
- Ты же черт! Ну, пусть на четверть, но черт! Вам же, рогатым, должно страшно везти в карты, кости и... - Самый зряшный, прямо пропащий, сокурсник, казалось, совсем не удивился вопросу комсорга о чем-то этаком, чтобы побыстрее и побольше.
- Играй! Знаю серьезных людей, могу свести!
Стас считал себя игроком не то, чтобы гениальным, но достаточно внятным. В старших классах он, как и многие комсомольцы, ходил в кружок моделирования процесса везения, и, конечно, надеялся на ту самую, присущую чертям и их потомкам («Черт ворожит!» - шептались товарищи по кружку), азартную удачу, верить в которую комсомольцу было не положено.
Кроме того, в дело активно включился тот, который слева, и уже через два дня Стас, занявший денег у старшего брата, оказался за столом в прокуренном катране.
Черт, видимо, ворожил, но — не своему очевидному потомку.
Через полтора часа замученный совестью комсорг остался без пошедшего поначалу выигрыша, заемных денег и чувства собственного достоинства, а еще — очень зря согласился отыграться в долг.
Идти домой не хотелось.
***
Поселок «Туманный Стан», 3 августа 1918 года. Много лет назад.
Леонид Лысый, отставной стрелок.
- Товарищи! - взобравшийся, за неимением лучшей трибуны, на тендерную цистерну, туго затянутый в кожаную куртку полугоблин воздел патетически руку.
Товарищи взволновались: хорошей, и даже отличной по нынешним временам, нефтью, цистерну загрузили здесь, на станции, а вот двенадцать блиндированных вагонов и два тяжелых паровоза прибыли откуда-то с запада.
«Из Казани, не иначе!» - предполагали одни. «Да кому мы в этой Казани нужны!» - возражали вторые, добавляя, впрочем, парадоксальное «бери выше — из Москвы!». «Петроград. Это Петроград прислал делегатов и пулеметные команды,» - утверждали третьи, делая вид многозначительный и что-то особенное знающий.
Как бы то ни было, ничего хорошего в железнодорожный поселок Туманный Стан со стороны Запада не являлось отродясь, ни при новой — любой из новых — власти, ни добезцаря, ни, как поговаривали редкие, но проживающие при станции долгоживущие, значительно раньше, в темные времена номерных самозванцев и народных то ли ополчений, то ли банд. Поэтому кожаного решили послушать, но не очень внимательно, имея в виду возможность быстро разбежаться, случись что неприятное и местным неинтересное.
- Товарищи! - вновь воззвал полугоблин. - Известно ли вам, дорогие товарищи, что прямо сейчас наше социалистическое отечество пребывает в страшной, просто чудовищной, опасности?
Отечество, пребывающее в опасности, никакой новости из себя не представляло еще с четырнадцатого года, когда на еще более дальнем, чем Петроград, Закате, зашевелился кто-то чужой и неправильный. Царь, тогда еще батюшка, взывал к населению империи именно в таких словах.
Отечество было в опасности, и надо было несколько раз собирать самых ловких и толковых мужиков, отправлять их поездами на запад, и отчаянно ждать возвращения: увечных, контуженных, оборванных, но живых.
Отечество было в опасности, и невеликий собственный запас посевного хлеба изымала, угрожая пулеметами, поездная же команда лощеных, мордатых военных, одетых, для пущего страху, в казачью
