Моё пост-имаго - Владимир Торин
И тут произошло то, чего никто не ожидал: побагровевший от возмущения Джаспер ткнул пальцем в спину констебля Бэнкса.
– Эй вы! Не смейте так непочтительно говорить с дядюшкой, глупые полицейские!
В купе повисла тишина. Служащие ведомства выпучили глаза – на лицах у паровозников было четко и ясно написано: «Ой! Что сейчас начнется!»
Бэнкс и Хоппер с треском и хрустом нахмурили брови, а затем… расхохотались: вагон наполнился гортанным ухающим смехом обоих полицейских.
– Что за наглый босяк! Нет, ну ты видал, Хоппер?
– Да, Бэнкс! Это просто нечто!
Джаспер выглядел таким злым, что, казалось, еще чуть-чуть, и он набросится на громадных полицейских со своими крошечными кулачками.
– Доктор, я советую вам утихомирить вашего щенка, – отсмеявшись, сказал Бэнкс, – а то мы на цепь его посадим и наденем на него намордник.
– Да! – добавил Хоппер, уперев руки в бока. – Маленький намордник для маленького щенка! У нас их полным-полно, намордников-то!
Натаниэль Доу кипел от ярости, но все же внешне сохранял самообладание, не желая терять лицо в присутствии этих двух невежд. Он поспешил напомнить констеблям о причине своего пребывания здесь:
– Меня попросили осмотреть тело. Быть может, вы все же обратите внимание на покойного?
– Мы и сами разберемся, – ответил Бэнкс. – Благодарим покойно… тьфу – покорно… но мы знаем, как расследовать такие вот дела.
Хоппер добавил:
– Да, мы осведомлены о процедуре!
– Правда? – прищурился доктор. – И что вы станете делать?
– Мы отправим мертвяка в полицейский морх.
– Да, бандеролью с подписью «С любовью от Хоппера и Бэнкса», и коронер все сам сделает. Он скажет, куда идти, кого бить дубинкой и кого тянуть за шиворот по лужам до самого Дома-с-синей-крышей.
Хоть Натаниэль Доу и представлял, как делаются дела на Полицейской площади, но слова Бэнкса и Хоппера поразили его до глубины души. И даже не то самое «морх» через «х». С подобным непрофессионализмом от городских служащих он давно не сталкивался. Эти же, с позволения сказать, полицейские выглядели и вели себя как настоящие злыдни из Фли или откуда-то из трущоб у канала.
– То есть вы это называете «процедурой»?
– Разумеется. И вы сейчас портите нам нашу процедуру.
Доктор на мгновение закрыл глаза и замер.
– Он что, заснул? – недоуменно спросил Бэнкс.
– Нет, – негодующе ответил Джаспер. – Он всегда так делает, когда рядом невежды. Набирается терпения.
Какими бы недалекими ни были эти констебли, они тут же поняли, что речь о них. Хоппер скрипнул своей квадратной челюстью, а Бэнкс сморщил распухший нос.
– Доктор, вам пора, – заявил толстяк, очевидно, еле себя сдерживая, чтобы не разобраться с наглецом прямо сейчас. По констеблю Бэнксу было видно, что ему не дает наброситься на Натаниэля Доу лишь потаенный, вышедший прямиком из детства, страх перед докторами. Перед докторами и их черными саквояжами. – Советую немедленно удалиться. Это полицейское дело. А не докторское.
– Да, в этом городе еще полно убийств, которые можно неверно обозвать самоубийствами, – добавил Хоппер, удивленный внезапно пробудившейся покладистости напарника. – Идите портите процедуру кому-нибудь другому – Тромперу, или Гуну, или еще кому…
Доктор поглядел на начальника станции, на проводника и прочих служащих Паровозного ведомства, но те отводили глаза – никто не решался спорить с представителями синемундирной габенской полиции.
– Что ж, – сказал он, сложил инструменты в саквояж, нарочито медленно сменил перчатки, после чего двинулся к выходу из купе.
– Пойдем, Джаспер.
Джаспер напоследок одарил констеблей грозным взглядом и, посчитав, что его явно недостаточно, показал им кулак. Хмурый Бэнкс, утратив последние признаки благодушия, шагнул было в его сторону, но мальчик ринулся прочь и, обогнав дядюшку, выскользнул из вагона.
Натаниэль Доу, раздраженный и распаленный глубоко внутри, но снаружи являющий неизменное хладнокровие, медленно пошагал по проходу. Ощущая на себе голодные, алчущие сведений взгляды зевак, он спустился на перрон и двинулся через толпу.
Сверкнула белая магниевая вспышка. Среди любопытствующих стоял обладатель курносого носа, клетчатой бабочки и причудливых очков с вмонтированным в оправу фотографическим аппаратом.
Это был Бенни Трилби, вечно ошивающийся в районе Чемоданной площади репортер из газеты «Сплетня», известный фантазер, опытный пугатель общественности и мастер перевирать факты – один из самых ценных кадров редакции.
Отметив тонкую ехидную улыбочку Бенни Трилби, доктор Доу внутренне поморщился. Он уже предвкушал сегодняшние заголовки «Сплетни»: какая-то чушь несусветная, ни капли правды, зато множество восклицательных знаков.
В том, что Трилби все переиначит, сомневаться не приходилось. Скорее всего, в свежем номере будет что-то вроде: «НЕЗАДАЧЛИВЫЙ ДОКТОР ОБЪЯВИЛ ОЧЕВИДНОЕ УБИЙСТВО НЕЛЕПЫМ САМОУБИЙСТВОМ!», «СКОЛЬКО СТОИТ БИЛЕТ, ЕСЛИ ТЫ – МЕРТВЕЦ?!» и даже «ГЕНИИ ПОЛИЦЕЙСКОЙ СЛУЖБЫ БЭНКС И ХОППЕР В ДЕЛЕ! ПРЕСТУПНИКАМ НЕ СКРЫТЬСЯ!»
Почему доктор Доу был так уверен, что ни Бенни Трилби, ни прочие газетчики из «Сплетни» ни за что не напечатают правду? Просто он знал, что для такой правды требуются чернила, которые в редакции давно закончились. Чернила марки «Беспросветность без прикрас».
Если бы вдруг во всей редакции «Сплетни» нашлась хотя бы одна честная пишущая машинка, заметка, выпущенная из-под ее валика, гласила бы:
«Человек, найденный мертвым в поезде, стал всего лишь очередной жертвой этого города. Жертвой, до которой, в общем-то, никому нет дела».
***
Кофейный варитель «Хноппиш» шипел. В какой-то момент клепаная бронзовая махина, напоминающая толстяка на трех коротких ножках, запыхтела и затряслась. Из тонких, как сигары, труб повалил пар, а на датчике степени готовности ячейка «Немного подождать» сменилась на ячейку «Приятного кофепития». Несколько раз что-то щелкнуло, после чего котелок внутри брюха варителя перевернулся и вылил свежесваренный кофе в чашку. Механическая рука «Хноппиша» на разложившейся гармошке вытащила чашку и зависла в ожидании, когда же хозяин соизволит ее принять.
– Хм… – раздалось из-за газеты, следом оттуда же выбралась уже рука человеческая: длинные тонкие пальцы нащупали ручку и взяли чашку.
В гостиной дома № 7 в переулке Трокар всегда жил тягучий душистый запах кофе. Им пропитались кремовые обои с коричневым цветочным узором, обитые полосатой тканью кресла, шторы на окне и даже люди, которые здесь присутствовали. Сильнее всего этот запах ощущался в районе девяти часов утра, в обед и ближе к полуночи.
Напольные часы в углу как раз отбили девять ударов, и только тогда Натаниэль Френсис Доу, доктор частной практики, заботливый дядюшка и мизантроп до
