Кое-что о лампочках и деревьях - Владимир Торин
– Это не для меня, сэр.
– Не для тебя? А для кого тогда?
Бикни кивнул на сидящего неподалеку маленького мальчика в драном пиджачке, мешковатых штанах и разваливающихся башмаках. Тот устроился на табуреточке вместе с коробкой, полной щеток и баночек с ваксой, в ожидании того, кому захочется почистить обувь.
Мальчик дрожал от холода, а его тонкие трясущиеся ручонки посинели – и это не преувеличение: его пальцы были такого же цвета, как и пальто констебля.
– Билли совсем замерз, – понуро проговорил воришка. – Я хотел раздобыть для него перчатки…
Мистер Гун осуждающе покачал головой.
– Это не повод красть, Бикни! И что мне прикажешь с тобой делать?
Артур Клокворк вступился за друга:
– Мистер Гун, прошу вас, не арестовывайте Бикни! Он очень сожалеет о содеянном! Сжальтесь!
Констебль Гун выглядел нерешительным – он и без того, вроде как, был готов пожалеть Бикни: скорее всего, ему просто не хотелось возиться и волочить воришку в Дом-с-синей-крышей через полгорода.
– Хватит пытаться воровать, Бикни! – раздраженно сказал мистер Гун. – Пора уже признать – это не твое!
– Что?! – оскорбленно воскликнул Бикни. – Еще как мое! Еще как мое!
Гун приподнял косматую бровь.
– Может, все-таки прогуляемся на Полицейскую площадь?
– В Доме-с-синей-крышей хотя бы не так холодно… – задумчиво пробормотал Бикни.
– Этого не отнять, – кивнул констебль.
– А еще, может, успею к ужину для арестованных…
– Может, и успеешь.
– А кто там сегодня судействует?
– Достопочтенный судья Сомм.
Бикни распахнул рот от ужаса.
– О нет! Он же меня повесит за эту дурацкую перчатку!
Упомянутый судья Сомм не отличался добрым нравом и слово «сни-схо-ди-тель-ность» не мог даже выговорить и совершенно точно не знал, что оно значит.
– А еще ты как раз успеешь попасть к старшему сержанту Гоббину, пока он не передал дела сержанту Бруму, – добавил Гун.
Тут Бикни окончательно расхотелось попадать в тепло полицейского застенка, который все называли просто и бесхитростно «собачником». Сержант Гоббин был известен тем, что зверски избивал всех, кто попадал к нему в лапы. И прочими жуткими вещами, о которых даже задумываться не хотелось.
– Так что? – спросил констебль. – Кража есть кража, а воришка, кажется, не может держать пальцы при себе!
– Нет-нет, мистер Гун! – встрял Артур Клокворк. – Бикни очень стыдно за свой поступок – он больше не будет красть! Смилуйтесь! Праздник ведь!
– Треклятый праздник! – гневно бросил Гун. – Будь ты неладен, Бикни! Если я тебя еще раз поймаю…
– Не поймаете, сэр! Зуб даю!
– Хватит с меня твоих зубов!
Погрозив воришке пальцем, констебль развернулся и пошагал к своей тумбе.
– Пора убираться, Артур, пока флик не передумал, – прошептал Бикни.
Мистер Клокворк кивнул.
– Верно. У нас много дел, Бикни. Знаешь, куда мы отправимся? –Воришка покачал головой, и продавец шестеренок пояснил: – Мы тоже сделаем себе праздник!
Бикни скептически пошевелил усами.
– Артур… – начал он. – Ну как ты не поймешь… Ну ладно! Ты представляешь себе, сколько всего нужно для праздника?! А у меня нет даже праздничного настроения. Хочу просто, чтобы этот блошиный год наконец закончился. Он у меня уже в печенках сидит. Может, следующий будет не таким прокопченным…
– Не так уж и много нужно для праздника, – ответил мистер Клокворк. – А что касается праздничного настроения… Как ты думаешь, откуда оно берется?
– Из книжек? По почте присылают? Или еще откуда.
– Нет. Оно всегда внутри. Просто нужно как следует покопаться, чтобы его отыскать.
– Я лучше покопаюсь кое-где еще. Понюшечка удачи, и вечером я смогу позволить себе полпинты угольного эля в «Слюнявом Крилби».
Бросив взгляд на отвернувшегося констебля, Бикни снова полез воровать, но мистер Клокворк схватил его за шиворот и как следует встряхнул.
– Эй! – Он достал из кармана помятый листок бумаги, расправил его и ткнул приятелю под самый нос. – Вот, что нам нужно для праздника!
Бикни протер рукавами очки и уставился на кривобокий неказистый рисунок.
– Ага, точно! – хмыкнул воришка. – Ты меня за психа какого-то держишь?!
Мистер Клокворк воодушевленно закивал.
Бикни уже раскрыл было рот, чтобы продолжить спор, но что-то в выражении лица Артура просто не позволило ему вымолвить хотя бы слово.
Тяжко вздохнув, он сказал:
– Я так понимаю, у тебя есть план…
…Когда мистер Клокворк и Бикни скрылись из виду, констебль Гун снова покинул свою тумбу. Подойдя к мальчишке – натиральщику обуви, он навис над ним хмурой громадиной.
– Эй, Билли…
Мальчик поднял на констебля испуганный взгляд и залепетал:
– Сэр, я ничего… простите, сэр… Я уже ухожу…
Билли вскочил на ноги и, подхватив табуреточку, прижал к груди коробку со щетками.
– Ша! – буркнул мистер Гун. – Не пыли!
Он снял свои форменные перчатки и протянул их мальчику.
– Держи.
Билли недоуменно округлил глаза.
– Держи-держи…
Не до конца поверив, что все это взаправду, мальчик взял перчатки и натянул их на руки.
– Спасибо! Спасибо, мистер Гун!
– Тише-тише… – проворчал констебль. – К слову, я бы советовал тебе перебраться со своей табуреточкой в парк Элмз. Там, на станции, полно тех, кому надо почистить башмаки.
Мальчишка кивнул и, сорвавшись с места, припустил вдоль по улице в сторону парка.
Мистер Гун задумчиво покивал и, спрятав руки в карманы форменного пальто, направился к тумбе.
***
Скверный сквер, простирающийся между долговой тюрьмой «Браммл» и Рынком-на-подошве, гудел и скрипел, словно внутренности автоматона.
В наружной кирпичной стене рынка были пробиты окна лавок, исходившие паром и возгласами торговцев и торговок: «Пирожки с рыбой! Всего четверть фунта!», «Блошиный компот! Блошиный компот!», «Горячая ветрянка и засахаренные крендельки!»
Люди встречали знакомых, здоровались, обменивались поздравлениями – да уж, это был отнюдь не тот Габен, к которому все привыкли, – в эти часы Саквояжный район походил на обычно недобродушного дядюшку, который, наконец, вылечил свою мигрень и на радостях решил обнять всех и каждого.
В праздничный день на многих фабриках был выходной, и Скверный сквер заполонили рабочие из Гари, трудяги с канала Брилли-Моу и паровозники. Они надели свои лучшие (штопаные и безжалостно подвергнутые щетке) пальто и котелки; их жены, бедные, но гордые женщины, надели свои выходные шляпки и перчатки; а их краснолицые дети, у которых в обычное
