Прощай, Сколопендра! - Надежда Викторовна Петраковская
Опять звонил тренер: на домашний телефон.
Голос у Савраски — напряженный и вкрадчивый, как у военкома, поймавшего дезертира.
— Сачкуешь?
Да, я сачкую. И дальше собираюсь.
— Что молчишь? Обошел тебя Брасович?
Ах, ну да. Леха Шампур меня «обошел». Это Леха-то?
…Он всегда был вторым. Но теперь у него — путевка на краевые гонки. А я, как уверен Савраска, буду «хлебать чужую волну». Жесткий мужик. Чудо, а не тренер.
Сан Саныч бурчит свое:
— Восемь тренировок!. Ребята интересуются.
Ага, нужен я ребятам: мы тут все — на порядок «злее», чем эти хваленые здоровые спортсмены. Для них проигрыш — только накачка от тренера. У нас же — еще одна упущенная возможность. Возможность увидеть (или услышать: для кого как) — хоть краешек нового мира; пусть для начала это — старая избитая мостовая соседнего города, по которой молодым нетерпеливым ногам пробежать — раз плюнуть!
А мы, притороченные к своим «телегам» и «ракетам», мы познаем новые земли, как раньше флибустьеры — чужие острова!.. Это волнующее до икоты дрожание в кончиках пальцев — и совершенно дикая мысль: вот сейчас, сейчас — за тем поворотом! Случится нечто незнаемое, но — прекрасно ожидаемое.
…Что он там все ворчит в эту свою трубку? Ага, вот.
— Так ты придешь?
(Если бы я мог ХОДИТЬ, ты бы меня вообще не увидел…)
Я нажимаю на самую прекрасную кнопку в мире.
Прощай, Савраска!
ББГ + ББЛ
Наверное, в каждом многоэтажном доме есть свой любимый самодур.
У нас это ББГ: Большой Белый Господин. Когда он проходит, кажется — что все вокруг вытягивается во фрунт: лампы дежурно вспыхивают, лифт подскакивает, а народ на площадке сбивается в сторону. Туда, где под липой на вечной скамье доживает свой век поколение ПЕНСИ.
С площадки — два выхода: по лестнице (двенадцать ступеней) и — второй (для меня лично) — по пандусу.
Так вот. Когда я выкатываюсь, весь народ аккуратненько сходит по лестнице. Пандус — мой!
Но не таков Белый Господин. Не торопясь, всегда в сопровождении своего телохранителя Буцая, он не спеша шествует по моему спуску. Там, внизу, его уже ждет распахнутая дверца автомобиля. Я уже молчу про его цвет…Да вы уже догадались: Большой Белый Лимузин (ББЛ). И ничего удивительного нет в том, что водила у него — черный и блестящий от испарины эфиоп.
Первым делом хозяин сообщил поколению ПЕНСИ, что эфиоп у него — настоящий. Совсем дикий. Чтоб не удивлялись… Он его долго искал. И мундирчик заказал и фуражку.
А от обуви этот гном отказался: ну, дикий он, лесной человечище!.
И вправду — дикий. Маленький, горбатенький, с острой, опять же горбатенькой мордочкой и круглыми, почти без ресниц, очами. Сразу ринулся к скамье, запрыгнул на ближайший сук и, после короткой схватки, выгнал из дупла липы нашего местного кота Челюскина. Это Челюскина-то! Самого огромного кота Евпатории…Мейн-кун, слыхали?
Так и стал там жить, честно. А ББГ ему по утрам еще и гусениц приносил: к вящему ужасу всего «педсовета». И он их ЕЛ.
Как это дитя Африки получило права — тайна. (Говорят, что ББГ купил их вместе с лимузином.)
А у меня начались неприятности. Каждый вечер это чучело ставило свою машину в самом конце спуска, напрочь запирая мне выезд. И каждое утро — тоже. Моя коляска еще не научилась ходить по ступенькам. И утро и вечер превратились в проблему. Я выкатывался к самой бровке и — ждал. Ждал, всматриваясь в левое крайнее окно на втором этаже. Там, в темном треугольнике распахнутых штор, торчал государем в окне Белый Господин. Не спеша пил свой кофе, отдавал своему церберу свои поручения, кидал в дупло свои ключи от машины (и они никогда не летели мимо: водила успевал цапнуть лапкой…).
Если кто-то из жильцов возникал («Безобразие! Мальчик не может спуститься…»), из дома тут же вываливался Буцай и, ухмыляясь, раскачивался на пятках, изумленно пялясь на храбреца.
И самые отважные пробегали мимо: не любят у нас ссориться с богатыми… Но как бы я раньше не вставал, эта чертова машина торчала внизу!. А Господин медленно пил кофе. Да и после кофе никуда не опаздывал: нынче все руководят по телефону. Вот и он туда же.
Поторчав на площадке, я возвращался домой. Дома разрывался телефон.
«Кузнецов!», орал тренер. «У тебя совсем нет самолюбия? Мне подъехать, лузер?»
Ага, подъезжай. Скучно Белому Господину, только и ждет, кого бы унизить.
И я жалел, что дома не раздаются шаги Гренадера…Раньше в дом вела только лестница. Родительница подхватывала меня, коляску — и в свободную руку что-нибудь купленное для обеда. И тащила все это вверх.
А тут им засветил контракт в джунглях. Папе — хирургом; мамке, само собой, принимать роды. Договорившись с Дядей Жорой (он подрядился опекать нас), проинструктировав почтальонку и соседей, мать все-равно столкнулась с неразрешимой, казалось, проблемой: к дому вели только ступени. А Машка в «гренадеры» не годилась по определению. Весь вопрос уперся в какую-то бумагу…И тогда мамаша бросилась в ножки Седой Даме (она к нам благоволила: называла меня крестником). С помощью Седой его и построили: МОЙ ПАНДУС.
Временами я его ненавидел: МОЙ ПАНДУС. Он забрал у меня ПАПУ и МАМУ, а вернул мне РОДИТЕЛЕЙ под номером № 1 и номером № 2.
…Что скрывать — ОНИ были безумно рады, когда сорвались навстречу новым землям, облакам, материкам. Они сами стали детьми: ДЕТЬМИ СВОБОДЫ. «Дети свободы, Данька. Ты должен понимать…». Это — дядя Жора.
И вот — опять. Воскресенье…Август, жара, город ждет карнавала. А я, как дурак, торчу на площадке. Кричу в дупло черному пигмею: «Как там тебя? Отгоняй свое корыто…»
Он кивает, странно (не по-человечьи) раздвинув губы. У него есть начальник. У начальника — ключи. Всем наплевать, что вчера звонил Леха. Он сказал: «Завтра воскресенье: святой день.» Он сказал: «Давай махнем завтра: на набережной уже строят что-то, пляж «Бизон» перекрыт…». Он сказал: «Давай погоняем девчонок, там девчонок — утопись!.. Только я пересяду в твое «турбо, лады?»
Это мы так гуляем. «Турка «у него старая; как все из этой страны: снаружи — навороченная, но все это
