Подьячий Разбойного приказа - Константин Константинович Костин
Так. Что-то не так. Я в жизни не был таким неуклюжим. Что происходит, чё…?
Я зажал рот ладонью.
Похоже, я уже дочертыхался. А ведь знал же, знал, что нельзя произносить это слово, особенно на эмоциях.
Упоминание нечисти, любой, произносимое в сердцах, особенно, на негативных эмоциях, то есть, как ругательство, может приоткрыть путь за Грань. Сильной твари оттуда таким путем не проникнуть, но какой-нибудь мелкий бесенок, их тех, что будет толкать под руку, мешать и портить — вполне мог.
Я оглядел комнату. Не рассмотришь, не умею я бесов видеть, не знаю нужных Слов. Но могу поспорить — бесенок где-то тут. Ладно, зато я знаю, как от него избавиться. Благо я все равно уже на коленях.
— Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежит от лица Его ненавидящие Его…
Судя по лицу, гонец начал подозревать, что ритуал пошел куда-то не туда.
* * *
После молитвы Честному Кресту все пришло в норму — мелкому бесу больше и не надо — свеча встала, как прибитая и загорелась с первой попытки. На полу засветились тусклые, уже выцветающие следы.
Так вот эти, самые яркие — мои… Эти сапоги — гонца, вон они туда-сюда ходят… Эти маленькие сапожки — явно его зазнобы… Так, а эти босые ножки…? А, ну да — она же. Чего это она тут босиком бегала? Эти ласты — сам гонец, тоже босиком…
Я поднялся и отряхнул руки.
— Ну, что? — жадно спросил гонец, глядя на меня как на ангела-спасителя, — Помоги мне, подьячий, не забуду, отплачу!
Ну, мне уже сунул мешочек с монетами Афанасий, да и ты, гонец, явно не богат.
— На том свете угольками, — отмахнулся я, — Не было здесь в комнате больше никого, только ты, да я, да подруга твоя.
Затереть следы ауры, конечно, можно, но тогда и остальные следы пропали бы. Так что — сумку попятили не здесь.
— А как…
— Вспоминай, где ты ее последний раз точно видел?
Гонец потер виски:
— Перед входом во двор. На крыльце поправлял.
— Что потом делал?
— Сразу внутрь прошел и по лестнице поднялся.
— Через зал?
— Да.
Спрашивать, кто был в зале — бесполезно, даже если гонец их и вспомнит — где их искать, да и как бы они… Стоп!
— С кем ты столкнулся, когда проходил зал? — спросил я, точно зная, что так и было.
— С другим гонцом. Он за столом сидел и как раз поднялся. Чуть меня с ног не сбил.
Бинго! Все-таки моя интуиция меня не подвела! Тот гонец был замешан в этой байде, был! Что-то в нем было, значит, неправильное, что я не заметил, но подсознательно отметилось.
— Кафтан темно-синий, штаны голубые, сапоги желтые?
— Точно! Думаешь — он?
Ну а кто? Обычный прием мошенников-карманников — налететь на жертвы и срезать кошель. Тем более, что наш Финист-Ясный Пингвин летел на крылья любви и не заметил бы, даже сними с него штаны.
— Где ж его теперь искать? — гонец опять поник.
— Видел я его, в кабаке выпил и в сторону Серпухова поскакал.
Вот оно! Вот что я подсознательно отметил — «гонец» взбодрил лошадь Словом. Зачем, если в Подоле есть ям, где меняют уставших коней? Значит, не гонец это был!
Обокраденный гонец вскочил с табурета. Только для того, чтобы упасть на колени передо мной.
— Иван! Помоги! Холопом твоим стану навеки! Помоги догнать!
Глава 31
Погоня, погоня, погоня, погоня, в горячей крови! Бешеная скачка под ночным небом, луна, серебряным диском освещающая наш путь и черный силуэт противника, который становится все ближе, и ближе, и вот уже наш враг поднимает коня на дыбы, резко останавливается и спрыгивает на землю, обнажая клинки шпаги и кинжала…
Постойте, какой шпаги? Французские ковыряла на русской земле приживутся только в восемнадцатом веке и то стараниями известного селекционера Романова П.А. Причем это в нашей истории, а здесь на троне по-прежнему Рюриковичи, а Романовых нет в природе.
Я встряхнул головой, отгоняя непрошенные фантазии, и посмотрел на умоляющее лицо гонца.
— Не догоним. Он нас на несколько часов опережает…
— Догоним! Я Слово знаю! С ним конь пятьдесят верст в час делает, не меньше!
А потом падет, небось.
— Антон, не могу. Я до утра в Подол вернуться не успею.
— А куда ты едешь?
— В Тулу.
— Так и мне в ту же сторону! Еще и быстрее окажешься!
— Мне не надо быстрее. Мне надо выехать из Подола утром.
— А…
— Приказ.
Гонец поник. Явно не от обиды на меня — от понимания, что обстоятельства бывают выше нас. А приказы, как известно, не обсуждаются. Разве что потом, в курилке и матом.
Мне даже стыдно не стало за ложь. Будь я один — да ради бога, уже скакал бы с гонцом, хотя бы для того, чтобы посмотреть на лошадь, которая пятьдесят кэмэ в час делает. Но у меня девчонки. И они будут нервничать, если я не вернусь в ближайшее время. Я-то по плану должен снять комнату до утра, оставить след — и свалить обратно к ним.
Антон, впрочем, недолго грустил. У него был след, был план и он, по глазам видно, прямо чувствовал, как его голова, уже почти отрубленная, прирастает обратно. Горячо поблагодарив меня и выбив-таки обещание встретиться в Москве через месяцок, он рванул вниз по лестнице, на ходу выкликая хозяина постоялого двора.
Кстати, надо и мне к нему спуститься. Комнату-то мне так и не дали.
Лестница была, как и все на Руси, деревянная, из могучих досок, которые ваше время назвали бы, скорее, широкими брусьями. Я проскакал по ней, как по клеткам классиков… и на предпоследней ступени запнулся. Почувствовал, что падаю…
Чёрт!
И мой лоб встретился со стеной. Такой же деревянной и такой же могучей.
А потом кто-то выключил свет.
* * *
Колокола звонят… Или это у меня в ушах звенит? Да нет, колокола, утро уже, надо на службу соби…
Утро?!
Я вскочил.
Комната. Кровать. Окно, за которым розовеет рассвет.
На кровати — никого. Ну, кроме меня.
Где я?
Последнее, что помню… Я дотронулся до лба и зашипел. Шишка вспухла такая, что будь я женат, у меня уже возникли бы вопросы к жене.
При этом голова, на удивление, не болела. И вообще я чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Оно и неудивительно —
