Конструктор живых систем - Алексей Птица
Благодаря тому, что основная масса народа уже схлынула, мы заняли свободный столик втроём, так как Венедиктинский за нами не пошёл из чувства мнимой гордости и потерялся где-то по пути. Ничего, говорят, что настоящие интеллигенты могут святым духом питаться, когда на них нападает социальная вредность.
Подскочивший официант принял от нас заказ и убежал, чтобы буквально сразу принести еду. Больше всех заказал Антип, Ефим вполовину меньше, а я получил только то, что положено по талонам, что оказалось примерно тем же, что заказал себе и мещанин.
Свободного времени оставалось уже в обрез, и мы быстро съели принесённое. Морозов, заметив нашу скорость, спохватился и начал скорее поглощать еду, видя, что не успевает за нами. Пока я отдавал талон, а Ефим расплачивался с официантом, он успел доесть и даже презентовал нам два пирожка, что не смог или не успел уничтожить. И пока он расплачивался, мы их съели и уже устоявшейся компанией покинули столовую.
В назначенное время мы снова стояли перед дверями нужного кабинета. Венедиктинский уже тоже находился в коридоре. Бросив на нас негодующий взгляд, он гордо удалился в противоположный конец коридора и встал у окна. Вскоре подошёл и наш куратор.
— Вижу, что все на месте, прошу идти за мной.
И мы двинулись за ним. На это раз путь наш лежал в самый дальний и невзрачный корпус, где размещались многочисленные лаборатории, нужная из которых оказалась аж в полуподвале. Спустившись вниз по лестнице, мы остановились перед очередной дверью, на этот раз сделанной из толстого железа и имевшей табличку с надписью: «Лаборатория №1».
— Пришли, — констатировал куратор, — я сейчас занесу ваши документы, а дальше вас вызовут каждого по фамилии и будут работать индивидуально. Сами обратно дорогу найдёте?
— Найдём, — уверенно ответил Ефим, а все остальные согласно кивнули.
— Ну и хорошо, — и куратор, даже не стукнув в дверь, нажал на ручку, отворил её и вошёл внутрь, тут же захлопнув её за собой. Громыхнуло толстое железо, и мы остались одни.
Переглянувшись, разбрелись по коридору, держа дверь в поле зрения. В пустом и не очень длинном коридоре имелось всего пять дверей. Побродив по нему, я успел узнать, что они различались только номерами: №1, №2, №3, №4 и №5.
Тут вышел наш куратор и сказал.
— Трутнев, заходи сюда, Морозов идёт во вторую лабораторию, Венедиктинский в третью, а Дегтярёв в пятую. Я разнесу ваши документы, и как только выйду, можете заходить. Понятно?
— Да, — ответили мы поочередно.
— Ну и хорошо.
Ефим зашёл в первую, а мы пошли гуськом за куратором, исчезая за нужными дверьми, по мере его продвижения по лабораторным кабинетам. Мне достался самый последний. Куратор, который так и не представился нам, вошёл в него и вышел оттуда минут через пять, заставив меня изрядно понервничать. Кто его знает, о чём он там говорил, и главное, с кем, ведь я не заметил, чтобы хоть из одной двери кто-то выходил. Это меня совершенно не касалось, но любопытство мешало думать рассудительно.
— Всё, можешь заходить.
Деликатно постучавшись, я потянул на себя дверь и оказался в огромном помещении, в котором я никого не увидел. Растерявшись, я побоялся закрыть за собой дверь, во все глаза рассматривая неизвестную мне технику и всевозможные агрегаты, что прятались под чехлами из грубого брезента по разным местам этого помещения.
— Дверь закрой, а то сквозит.
— А⁈ — оглянулся я и увидел выходящего из-за какого-то агрегата невысокого роста мужчину, с такими пышными рыжими усами и бородой, что он больше казался похожим на сказочного гнома, чем на работника элитной академической лаборатории. Плюс ко всему на его переносице сидели старомодные очки с металлическими, как будто откованными, дужками.
— Бэ! Дверь закрой, я сказал, и рот захлопни, а то эфир влетит, а вылететь уже не сможет. А таким, как ты, он вреден, голову кружит и мозги вышибает, почище шампанского, что пробкой стреляет в руках неопытных ухажёров. Пил хоть раз его?
Я отрицательно помотал головой и захлопнул дверь, после чего снова огляделся. Помещение освещалось большими электрическими фонарями, так как окон у него не оказалось. Да оно и понятно, полуподвальный этаж, какие тут окна, разве что, в иной мир, но насколько я знал, наука ещё не открыла параллельные миры, хотя фантасты уже вовсю упоминали о них в своих художественных изысканиях.
— Так, бери стул, студент, присаживайся вон к тому аппарату и жди, пока я твои документы почитаю, а то забежал, понимаешь, кафедральный нравоучитель, прочёл мне лекцию о том, что я должен сделать с тобой за пару минут, и опять убежал. Некогда ему объяснять, что ты за фрукт такой и почему попал именно в мою пятую лабораторию. Знаешь, что мы тут выясняем?
— Нет, — промямлил я.
— Ммм, ещё и неуч, или просто не сказали.
— Так меня прислали сюда после первичного осмотра, и всё. Я больше ничего не знаю.
— Прислали его, ну допустим. Ладно, ты пока готовься продемонстрировать свой дар, а я твоими бумагами займусь, а то что-то ты мне непонятен, юноша.
Я кивнул, нашёл стул и послушно уселся возле какого-то агрегата, а техник, инженер или лаборант, уж не знаю, кто это, собственно, уткнулся в мои бумаги и стал их изучать.
— Гм, так-так… угу, вот те раз. Ну, я так и думал, интересненько, вот оно как. Да уж, — слышались его восклицания от стола, заставляя меня сильно переживать. Но деваться всё равно некуда, и я отвлёкся от плохих мыслей и принялся с интересом разглядывать окружающую обстановку.
— Ладно, всё с тобой ясно. Понятно, почему тебя прислали именно ко мне, у тебя двойная рефракция с неустойчивым колебанием резонансных контуров, плюс ко всему флуктуационный синдром неправильного развития изначального зерна природного дара. Кажется, ты просто не понял или побоялся своего дара, и заострил внимание не на его развитии, а на демонстрационных возможностях.
— Нет, я занимался даром, а мне все говорили, что он больше подходит художнику или скульптору, а я хочу стать военным, бомбардиром, и попасть в рыцарскую гвардию, и вообще…
— Ясно, синдром нереализованных возможностей Гальбштадта, плюс психологическая конверсия на фоне обратного опрокидывания по синусоидальному типу. А в связи с настойчивым вниманием и осуждением со стороны близких родственников усугубляется
