Отражание - Анkа Б. Троицкая

Я съел бутерброды, и выпил картонку сока. Мусор не стал бросать в урну, а смял и запихал обратно в карман куртки. Газеты в парке я не нашёл, зато нашёл кое что получше — новенький, неиспользованный, еще пахнущий типографской краской абонементный талон, которым перестали пользоваться в общественном транспорте ровно восемь лет назад. То есть два года спустя. Я вынул из кармана герметичный конверт, заклеил абонемент в капсулу и застегнул карман с находкой на молнию. Это будет хорошим вещдоком для научной комиссии.

Я сел в каком-то скверике возле парковки и стал наблюдать за городской площадью, стараясь запомнить как можно больше. Придется ведь потом вместо Добровольского писать отчет. Прохожих было мало, солнце низко висело над домами. Я ни о чем не думал, а просто отдыхал и прислушивался к своим чувствам. Я был первый человек, прошедший через время на двадцать лет назад. Это волновало. Скоро будет пять часов вечера и пора возвращаться в институт и после пряток в туалете дожидаться открытия рамы. Я уже собирался встать, когда что-то страшно ударило меня сзади по голове. Мир развалился на куски, и стало темно.

Перед глазами я увидел грязный плинтус и угол холодильника. Голова болела ужасно. Первое, о чём я подумал, так это о том, что мне ни в коем случае нельзя было ничего делать, трогать, вступать в контакты с людьми и прочее, из-за риска внести какие-то изменения в грядущее. А тут меня самого кто-то тронул в парке… наверное, железным рельсом по затылку, не меньше. И я лежу на полу чей-то кухни и неизвестно сколько времени уже вовсю меняю это самое будущее.

Вторая мысль была о том, что если мои сутки в этом времени на исходе, то у меня будущего может и не быть вовсе. Ребята, поди, каждые полчаса этого вечера приоткрывают в зеркале глазок, видят, что меня нет в вестибюле, и закрывают обратно. И то же самое, наверное, делает профессор у себя дома, ломая голову, что со мной произошло. А меня тут чуть не убили. Вот было бы глупо. Вернулся на двадцать лет назад, чтобы умереть. Нет! Всё будет путём. Я уже видел себя пятидесятидвухлетнего в рамочке. Значит, я доживу до тех лет и надо подсуетиться, чтобы это устроить. Но где я? Я с трудом сел, ощупал шишку на затылке и оглянулся. Это была маленькая. по-холостяцки грязная кухонька. Моя куртка висела на спинке стула. За столом на другом стуле сидел громадный белобрысый парень в кожанке и курил.

— Привет, — сказал он, зло улыбаясь.

— Ну, давай рассказывай, — потребовал я, — кто ты, где мы, и какого черта ты мне чуть не проломил башку?

— Брось, Геннадий Сергеевич, не так уж сильно я тебя, чтобы ты собственного дома не узнал. Или скажешь, что я тебе память отбил?

— Так! Во-первых, это не мой дом и я не Геннадий Сергеевич. Во-вторых, с памятью у меня всё в порядке. В следующий раз, прежде чем дать по голове сзади, проверь лицо спереди. А не знаешь лица — проверь документы. Ты представить себе не можешь, что ты натворил, — сказал я и тронул шишку на затылке.

Парень перестал улыбаться и подался вперёд.

— Не отпирайся. Ты теперь кем угодно прикинешься. Ты еще скажи, что этот жигуль под окном не твой, а ты не ждал возле него на скамейке одну дуру, которая свое еще получит.

Он был бледный от злости.

— Обознался ты, — сказал я и поднялся, понимая примерно, что произошло, — Где тут выход?

Парень бросил окурок на пол, вскочил и схватил меня за рукав.

— Стой! Ты останешься здесь со мной ее ждать!

И он поднял руку. Я увернулся и через секунду мы оба катались на полу, лупя друг друга. Я вырывался, чтобы убраться вон, а он держал меня. Наконец, мне удалось схватить его за обе руки и прижать лицом к полу. Он был здоров, как медведь, но я тоже не хлюпик.

— Слушай, — запыхтел я, — мне плевать, что там между вами стряслось. Говорю тебе, ты меня не за того принял.

— Пусти, гад! Убью! — рычал он.

Я понял, что добром мне не уйти. Что делать с этим буйным ревнивцем? Через минуту он вырвется и черт знает что со мной сделает. В парке он дал мне по голове. Почему бы и мне теперь не оглушить его чем-нибудь? Мы будем квиты, а я пойду домой в свой год.

Нога моя упиралась в стену под столом, где звенела разрушенная мною гора пустых пивных бутылок. Я попытался вслепую дотянуться до одной из них, но пальцы наткнулись на какую-то металлическую ручку совершенно другого предмета. Парень рванулся, и я, не разобрав, что это было, схватил тот предмет и с размаху ударил его. Удара не получилось. По белобрысой голове лишь скользнула небольшая цинковая канистра. Плохо завинченная крышка отлетела и остатки бензина плеснули мне на руки и на кожаную спину парня. Бензин тут же вспыхнул. “Окурок!” — тупо подумалось мне. Он тлел тут где-то рядом, на полу.

Я плохо помню, что делал. Кричал, метался, махал руками. Вскочил и, налетая на стены, кинулся в другую комнату. Прямо горящими пальцами сорвал с кровати одеяло и скрутил его, заматывая обе руки сразу. Корчился и барахтался на чужой постели. Когда мне удалось погасить огонь, я на минуту оцепенел от боли, ничего не видя и не слыша. Показалось, что хлопнула входная дверь. Какого лешего этот самый Евгений Сергеевич держит топливо для машины на кухне? Идиот! Я шевельнулся и опять вскрикнул. Меня обдало запахом гари и горелой плоти. Боль была ужасная. Я поднял голову и оглянулся.

Я стоял на коленях перед кроватью, упав грудью на руки, зарытые в одеяла. Я услышал страшные стоны, но тут же понял, что они мои. Нужно было встать. В кармане рукава куртки, который и был моей аптечкой, должна быть обезболивающая эссенция в капсулах. Ничего в жизни мне не было труднее сделать. Я потянул зубами за край одеяла и зажмурился, чтобы не видеть своих рук. Мне казалось, что если я посмотрю на них… Нет, лучше не надо. Только обморока мне не хватало. Который