Бумажный тигр (II. - "Форма") - Константин Сергеевич Соловьев
Шевеление в залитой прозрачной жидкостью яме не было агонией сваленных грудами человеческих тел. Напротив, тем древним процессом, который веками использовала жизнь для продления своего существования, одновременно вызывающе простым и умопомрачительно сложным.
Лэйд старался не смотреть вниз, но, вынужденный следить за Уиллом, против воли видел отдельные детали.
Блестящие от влаги человеческие пальцы, порывисто ласкающие друг друга. Дрожащие суставчатые дуги напряженных спин, едва не хрустящие от напряжения. Ритмично натягивающиеся и обмякающие пласты мышц. Острые выступы локтей, коленей и бедер. Половые органы, мужские и женские, механически страстно сплетающиеся друг с другом под аккомпанемент влажного бульканья окружающей их протоплазмы.
Этот процесс одновременно был и симфонией страсти и противоестественной пародией на нее. Быть может, потому, что процесс этот совершался монотонно и размеренно, с механической конвейерной грацией и не был окружен тем, чем обычно окружаются ритуалы подобного рода – страстными вздохами, дрожью разгоряченных тел, порывистостью. Эта страсть была другого рода – фабричной, целеустремленной, поглощенной самой собой. Может, именно это и завораживало.
Лэйд еще крепче сжал в кармане медальон, ощущая, как в душу, преодолевая возведенные им защитные барьер, вползают липкие тягучие ручейки. Хотел он того или нет, монотонные движения бесчисленного множества сдавленных и переплетенных человеческих тел завораживали.
Бесконечно совокупляясь в бесформенном месиве среди себе подобных, эти тела, кажущиеся мягкими, бледными и полупрозрачными, как подземные грибы, медленно таяли, точно исчерпав заложенную в их плоти энергию, но лишь для того, чтобы через какое-то время образовать новые. Мужское рано или поздно становилось женским, женское – мужским. Обнаженные, блестящие от пота и сока, торсы растворялись, обращаясь чьими-то переплетенными конечностями. Дрожащие в экстазе спины медленно трансформировались в новые тела, которые принимались ласкать друг друга еще прежде, чем оказывались полностью сформированы.
Бесконечный почти беззвучный процесс, у которого не было ни окончания, ни кульминации, ни смысла. Одно лишь ритмичное дрожание человеческой плоти, которая сплетается в страстных объятьях с самой собой.
- Некоторым это зрелище кажется невероятно возбуждающим и волнительным, лучше шпанской мушки. Другим – постыдным и нелепым. Как бы то ни было, четыре шиллинга платят все посетители Вечных Любовников. Как по мне, если отвлечься от… деталей и взглянуть на него отрешенно, ничего постыдного и ужасного в нем нет. Как можно осуждать то, что не имеет в своей основе ни мотива, ни желания? Это огромный чан протоплазмы, которая занимается тем единственным, к чему способна, и поглощена этим целиком и полностью. Эту протоплазму не сдерживают рамки морали и какие-либо условности. Она не способна рассуждать, а значит, нравственность для нее остается там же пустым звуком, как для нас – жужжание пчелы над цветком. Согласитесь, нелепо обвинять в порочности то, что не способно осознать саму суть порока. Уилл?
Тот не ответил. Застыл, широко раскрыв глаза, бессильный смахнуть даже выступившие на лбу капли пота. Лэйд вздохнул и взял его плечо. Крепко и основательно, так что тот зашипел от боли.
С некоторым удивлением и даже смущением Лэйд обнаружил, что глаза Уилла быстро вернули себе осмысленное, уже знакомое ему, выражение, лишь несколько секунд лихорадочно поморгав.
- Это… было весьма болезненно, мистер Лайвстоун. Зачем вы это сделали?
- Чтоб привести вас в чувство, дружище. Зрелище Любовников многих вводит в транс, заглушая все мысли и страхи. Люди готовы часами стоять на краю, завороженно глядя на… то, что совершается внизу. Не могу их осуждать за это, хоть и нахожу подобное занятие не самым подходящим для джентльмена.
- Просто… стоять и смотреть? – судя по тяжелому движению кадыка на шее Уилла, он проглотил даже не комок, а полновесный саманный кирпич, застрявший в горле, - И как долго это может длиться?
- Обычно несколько часов. Поглощенные этим зрелищем, зрители утрачивают чувство времени, а затем – и все прочие чувства, одно за другим. А потом…
- Что?
- Потом они шаг за шагом приближаются к краю, не в силах оторваться от того, что видят. Всякая мысль о разрыве уже кажется им невозможной, как невозможна мысль о том, чтоб оторвать собственную конечность. Они уже там – душой и телом. В конце концов они прыгают вниз. Как лемминги с утеса. Только ведет их совсем другой инстинкт, если вы понимаете, о чем я говорю.
Уилла передернуло. Значит, понимал.
- Господь всемогущий!
- Дальше, как правило, ничего интересного уже не происходит. Лишившись рассудка, они барахтаются в этой яме несколько часов, медленно растворяясь среди Вечных Любовников. До тех пор, пока сами не переродятся, отдав им строительные материалы своего тела и слившись с ними во веки вечные. Кое-кто утверждает, что в эти часы, отрешившись от высшей нервной деятельности, посвятившие себя жизни в ее самой естественной форме, они испытывают неземное блаженство. Не знаю. Как по мне, ничто не передает ощущений от жизни лучше, чем стакан джина с сельтерской вприкуску с хорошей сигарой.
Уилл дрожащей рукой поправил сбившийся набок узел галстука.
- Я… вроде как остался при своей памяти.
- Невероятно, но да, - согласился Лэйд, осторожно убирая руку с его острого плеча, - Похоже, вам повезло, приятель. Вы один из счастливчиков, обладающих врожденным иммунитетом к магии Вечных Любовников. Ваше счастье!
- Значит, вот для чего нужны веревки.
- Именно для этого.
- Но вы… - Уилл, кажется, испытал немалое облегчение, отвернувшись от монотонно ворочающейся в котловане жизни, чтобы взглянуть на Лэйда, - Вы ведь тоже не впали в транс?
Лэйд усмехнулся его замешательству.
- Мой брачный сезон позади, мистер Уильям. В свое время я устоял даже против матримониальных чар миссис Шульц, а за нее давали триста фунтов годового оборота и шляпный магазин на Блоссом-стрит. Что по сравнению с этим какие-то Любовники?
Уилл нахмурился – должно быть, не поверил. Лэйд со вздохом вытащил из брючного кармана крохотный медальон, который сжимал в пальцах все это время. Он казался невзрачным и безыскусным, из тех, кто продаются за пенни в сувенирных лавочках, требовалось некоторое время, чтобы заметить –
