Наследие Древнего - Вик Романов
— Игла, — укоризненно протянула девочка. Мол, ты что, совсем тупой, с первого раза не понимаешь? Но не успел я продолжить расспросы, как она взмахнула рукой и добавила: — Покажу.
Таинственные письмена на алтаре загорелись серебром, намертво притягивая моё внимание. Я не мог отвести от них взгляда, они словно гипнотизировали, убеждая наклониться — ближе, ближе, ближе… Не отдавая себе отчёта, что делаю, я протянул руку и дотронулся до алтаря. Серебряный свет перекинулся на моё тело, и я будто нырнул в ледяную воду.
Словно калейдоскоп, мимо проносились изображения людей, пейзажей и вещей, с огромной скоростью они сменяли друг друга, но вскоре движение замедлилось и картинки… ожили. Теперь я смотрел нарезку из коротких видео в обратной перемотке. Люди ходили задом наперёд, а упавшие вазы взмывали вверх и склеивались. Я так увлёкся, что сразу и не заметил — показывают-то мне проклятую деревню. Вот он и Горбач, только о-о-очень сильно моложе — лет шесть едва исполнилось, наверное.
Перемотка резко остановилась, и я очутился в тесной комнатке. В деревянной люльке стояла золотоволосая девочка — та самая, из Храма, только нормального роста. Женщина лет тридцати — видимо, её мама — кашеварила у печи.
— Ну, Далджа, надеюсь, ты пойдёшь в отца, — тяжко вздохнула женщина. — Феникса везде в прислуги возьмут. Главное, чтобы подальше отсюда. Не нравится мне…
— Ну что, скоро обед? — спросил бородатый мужик, распахнув дверь.
— Ну что, скоро Гесса придёт? — передразнила его женщина. — Или для Павлина ниже её достоинства проверять детей?
— Павлин уже здесь, — насмешливо протянула черноглазая девица, выходя из-за спины мужика. — Видишь ли, Марья, вы не единственные жители деревни, у кого подросли дети.
Не спрашивая разрешения, она нагло вошла в дом и склонилась над золотоволосой Далджей. Пристально в неё вгляделась, нахмурилась и выругалась себе под нос. С каждой секундой её лицо стремительно мрачнело. И когда Далджа звонко рассмеялась и коснулась её руки, девица с брезгливостью отшатнулась.
— Ведьма! — прошипела она и вылетела вон.
Марья и её муж бросились за ней. Я попытался выйти следом, но на пороге словно выросла невидимая стена — наверное, я могу ходить только по тем местам, которые сохранились в памяти Далджи. Она безмятежно играла вырезанными из дерева лисичками и собачками, а я тяжело опустился на стул. Меня терзали дурные предчувствия.
Через час или два, когда Далджа уже задремала, на улице раздались дикие крики. Я выглянул в окно — жители деревни тащили Марью и её мужа на центральную площадь. Те сопротивлялись, но их без проблем скрутили толпой и привязали к столбу. Из-за шума и расстояния я не мог расслышать, о чём шла речь, до меня доносились отдельные фразы.
— …прокляли нашу деревню!
— …родили отродье…
— …постоянно в лес ходит… …колдует…
— …сжечь, очистить огнём…
Марья и её муж вспыхнули ослепительным пламенем, но не издали ни звука. Какая же сила воли… Далджа захихикала за моей спиной. Я обернулся, прикрывая собой окно, чтобы она не увидела, как её родители горят заживо. Конечно же, она увидела. Но не поняла, что происходит. Ей, очевидно, понравился яркий огонь, и она смотрела на него не с ужасом, а восторгом. И в этот момент я осознал — Марья и её муж умирали безмолвно, чтобы не напугать дочь.
Мои мысли прервал хлопок двери. Порог переступил косматый старик, он молча взял Далджу на руки и вынес на улицу. Деревенские в страхе попрятались по домам, но старик не обратил на них внимания — величественно прошёл всю деревню и углубился в лес. Шёл до самого вечера и, лишь когда солнце село, остановился и посадил Далджу под куст.
— Чтоб тебя волки сожрали, — прошептал он и ушёл.
Далджа, которая уже описалась и проголодалась, жалобно закричала ему вслед:
— Иглать, иглать!
Деревья подёрнулись серебром, и я закрыл глаза, чтобы открыть их в тёмном зале, растянувшись на алтаре среди соломенных идолов. Надо мной склонилось круглое личико, обрамлённое золотыми волосами, и широко улыбнулось.
Что же с тобой произошло? Как ты выжила? Почему тебя превратили в кошмарного идола, которому приносятся кровавые подношения?
— Кто-то играет, а кто-то воспринимает всё со звериной серьёзностью, — пробормотал я.
— Решил подработать пупсом? — у колоннады материализовался Борис и важно распушил хвост.
Судя по всему, он снова припёрся, чтобы поиздеваться и сотворить какую-нибудь гадость, но в этот раз он кое-чего не рассчитал — дети очень любят животных, но иногда их любовь весьма… разрушительна.
— Киса! — радостно прокричала Далджа и попыталась поймать Бориса.
БАХ!
Две ладошки сомкнулись на том месте, где только что сидел котяра, но он телепортировался в дальний угол и с угрозой прошипел. Однако, Далджа не собиралась сдаваться. Она ползала по залу и упорно пыталась поймать Бориса. Бран и его охранники спрятались за одной из нелепых статуй, оттащив туда же и Квиннеля.
Борис телепортировался с одного места в другое, улепётывая от девчонки, но в какой-то момент у него, судя по всему, закончились силы. Иначе как объяснить, что он стал тупо убегать от Далджи, петляя между колоннами?
А вот охотнички, кажется, совсем обезумели от страха, но вместо того, чтобы сбежать, они бросились в атаку с мечами наперевес. Пока Далджа гонялась за Борисом, свихнувшиеся охотники напали на неё сзади — ударили по ногам, воткнули мечи по самые рукояти.
Раздался громкий плач.
Далджа, вытирая слёзы, вытащила мечи, как зубочистки, и прихлопнула всех трёх охотников. Брызнула кровь, от бедолаг остались три тёмно-алых пятна, в которых белели осколки костей. Раны на ноге девочки начали стремительно заживать, их края едва заметно светились серебром.
— Невозможно! — у Брана глаза на лоб полезли. — Это… Это…
— Это возможность спасти Квиннеля, — процедил я и поднял однорукого рыцаря. Его грудь едва-едва вздымалась, он был белее снега. Когда Далджа успокоилась и перестала рыдать, я осторожно положил Квиннеля перед ней и спросил: — Ты можешь его вылечить?
— Ты! — воскликнула девочка и показала на меня.
Я покачал головой, собираясь повторить вопрос, но мои ногти окрасились в серебряный цвет, а по ладоням потекло ослепительное сияние. Потоки света сорвались с пальцев и упали на культю начальника охраны. Воспаление ушло из раны. Грязные повязки разорвало в клочья, и из серебряного света соткалась полупрозрачная рука — постепенно она обрела материальность и
