Цирк - Анастасия Антоновна Носова
– А я говорил тебе, что рано ей! Говорил же? – Сан Саныч пихнул Огарева под ребро. – Чего молчишь?
Огарев зашипел и отодвинулся. Он затянулся и выдохнул кольца дыма в потолок. Сигары отдавали тухлятиной и сыростью, но Огарев не стал разочаровывать друга. Со вкусами у Сан Саныча всегда было непросто: нюх притупился за сотню лет, а любовь к изяществу и выпендрежу – нет.
– Говорил.
Шепот у Огарева был теперь почти хронический. Даже на репетициях он говорил тихо. Сима подходил почти вплотную к отцу, чтобы расслышать его неясное бормотание.
– Да не дрейфь, поправится она. Ты же ее у самой земли придержал? Придержал. Так бы вообще с асфальта не соскребли.
Огарев снова промолчал. Он затягивался и выдыхал, и курение давалось ему даже легче, чем дыхание.
– Я был в больнице. Залез через окно.
Сан Саныч выронил сигару на штаны и закашлялся.
– Ты бы хоть предупреждал! – прохрипел он, стряхивал пепел со штанин. – И какой, мать его, мерин тебя туда понес?
– Это же я виноват.
Сан Саныч помолчал и буркнул:
– Да не ты. Дура эта темнит.
– А она и должна. – Огарев усмехнулся. Даже усмехался он теперь шепотом. – На то она и темнота.
Огарев зажмурился, дым от сигары щипал глаза. Каждый раз, стоило ему закрыть их, он переживал ту ночь, которая началась на куполе цирка, а закончилась в отделении милиции для них с Сан Санычем и в больнице для Оли. Запах Волги и шум ветра в ушах сделались невыносимыми, ветер принес с собой Олин крик, и Огарев снова увидел черное облако, которым смог укутать Олю в последний момент. Облако вытеснило воспоминание, заволокло все собой, и Огарев открыл глаза. Темнота снова пожирала его близких и его память. Сан Саныч озабоченно смотрел на друга.
– Думаешь, они нам поверили? – Огарев повернулся к Сан Санычу.
Тот пожал плечами:
– А тебе какая разница?
Огареву было действительно все равно.
– Я снова ошибся. Получается, это не она.
– А я думаю, она. – Сан Саныч закряхтел и поднялся с пола. – Обычную ты бы за полгода жонглировать не научил.
– Ты еще скажи, что обычные в цирк не сбегают от родителей. Научил бы я, Саныч. Она не справилась. Я тогда даже не упал с купола, помнишь? Темнота появилась раньше.
Сан Саныч покачал головой и бросил пустую бутылку из-под водки в мусорку. Бутылка звякнула, как бы сообщив, что теперь она не одинока.
– Знаешь, что утомляет в бессмертии? Я не пьянею. – И Сан Саныч вздохнул так, словно уже пробовал опустошить все свои сосуды разом, но цели не достиг.
Огарев, который в этот раз почти не притронулся к водке, затушил сигару о пол и тоже встал:
– Мне бы твои сложности, Саныч…
Огарев говорил с укоризной. Друг перестал его понимать уже давно, и Огарев списывал это на старость и скучную жизнь, в которой у Саныча остались только обязанности техника. Директор цирка назвал методы Сан Саныча кустарными и привел в цирк нового ветеринара. Сан Саныч не подал виду, что обиделся, но столетний коньяк, припасенный «для важных переговоров», к директору в кабинет носить перестал.
– Может, она тоже не пьянеет? – спросил Сан Саныч. – Ну, сознание у нее покрепче, чем у тебя?
– То есть она сама не принимает дар?
– Все может быть. – Сан Саныч присел на край кровати, прислонился затылком к ковру и зевнул. – В этом чертовом месте все может быть.
Огарев вышел из каморки Сан Саныча и добрался по полутемным коридорам до трибуны. Сверху манеж казался маленьким, беззащитным, хочешь – кидай вниз попкорн и кричи гадости, хочешь – аплодируй стоя и кричи «браво». Огарев знал, что все они – игрушки в лапах привередливого и искушенного зрителя. Он еще долго стоял на трибуне и смотрел вниз. Манеж тонул в полутьме, и Огареву хотелось думать, что это темнота скрывает кого-то в себе. Он приходил сюда каждую ночь и надеялся, что вдруг всколыхнется форганг и темнота выпустит в манеж Олю. Но манеж пустовал.
Огарев опустился в одно из кресел. Засыпая, он успел заметить, как черное облако проносится через всю арену, вылетает из-за форганга, исчезает в ложе и выскальзывает из манежа, а за ним, смеясь, пробегают двое: мальчик с простреленной головой и девушка в белом с черными кольцами в руках.
Глава 17
Черный вторник
11 октября 1994 года
Саратов, улица Азина, 55
Телевизор с самых утренних новостей гудел не переставая. С первого этажа до третьего слышались шепелявые помехи и трескучий голос диктора, с третьего этажа до первого – топотом ног торопливых школьников, стуком женских сбитых каблуков – несся стон и вой по потерянным сбережениям, которых никогда и ни у кого на самом деле не было. Бедняки говорили о деньгах, которых никогда не копили по-настоящему, сотрясая воздух и нервы друг друга. Толик пересчитывал месячную зарплату, купюры колодой карт перетекали из одной его руки в другую и обратно, но ни фокуса, ни чуда не происходило.
– Как же так получается? – Толик опустился на застеленную кровать, и деньги, выпав из его рук неровным и редким веером, рассыпались по покрывалу.
Толик пялился на бумажки и думал, что каким-то образом продешевил в самом начале пути, получил крапленые карты, проигрышный лотерейный билет. Этого им теперь не хватит и на неделю. Раньше с натяжкой хватало на две.
Лена и Влад с самого утра поехали в больницу к Оле, и Толику не с кем было поделиться еще одной болью. Возможно, Лена пока даже не знала, что произошло. Хотя он был уверен, что вскоре узнает: все старушки в автобусе будут обсуждать обвал рубля. Он медленно застегнул рубашку, стоя перед зеркалом, потом собрал деньги и спрятал их на место – в книгу. На книге издевательски красовалось название: «Капитал». Толик книгу не читал и не собирался, а Лена обозвала
