Кольца Джудекки - Вера Евгеньевна Огнева
— Сразу в Игнатовку попал?
— Ага, — и глухо замолчал.
Понятно. Человек долго живет совершенно другой, отличной от прежней, жизнью, потом приходит любопытный новопроявленец и начинает пытать: что, кто, как, где. А может, человек не хочет, может гонит свои воспоминания. Ему тут лучше, или наоборот хуже во сто крат, и память о другой жизни так или иначе ранит.
— Меня дома Денисом звали. Это тут имена всем новые дают, вот я в Диего и превратился. Сначала лякался, потом привык, — заговорил второй санитар.
Опасаясь, что и он уйдет в глухое молчание, Илья не стал приставать с вопросами. Но тот сам начал рассказывать:
— Село Киберспасское Васькоского района Большеградской области. А прихватило меня в армии. Только забрали, в учебке еще. Лето как раз было. Погнали нас в поле: марш-бросок с полной выкладкой. Я пробежал маленько, да в лесочек и свернул, лег под кустик. В лесу тихо, чисто. Никто над ухом не орет, никто между пальцами горящую бумажку не сунет. Спать хотелось, спасу нет. Лег, значит, под кустик и быстро так засыпаю. Проснулся, рядом что-то ревет. Видеть — не вижу, но понимаю: оно на меня ревет, двигается, то есть. После все думал: танк это был, или вертолет мне на голову садился. Я и стал в куст вжиматься. Да так вжался, что аккурат на главной площади тут воскрес.
— А год? — осторожно спросил Илья.
— Семьдесят второй. Ты сам из какого?
— Из две тысячи второго.
— Ну! Не врешь?
— Зачем?
— И как там оно? — темные глаза Дениски заблестели.
— Хреново. По сравнению с городом Дитом — нормально. А так — хреново. Но если честно, я бы весь город этот с его тайнами и небывальщиной сменял на одну садовую скамейку дома, и чтобы кусочек парка. Так бы и жил на ней зимой и летом.
— В милицию заберут. За тунеядство.
Наверное, тридцать лет назад она так именно и называлась — милиция. На сегодняшний день ее иначе как ментовкой не именовали. Но не объяснять же. Зачем? Мир оставшийся там — незыблем. Парень не поверит. Или поверит, да озлобится на носителя плохих вестей.
Ромка из Бутова, как сидел, так и заснул — с прямой спиной. Когда они обернулись на тихий храп, Денис пояснил:
— Вишь, как в гвардии насобачился. Спит и сидя и стоя. Главное — не шелохнется. Только шаги услышит, встряхнется, и будто ни в одном глазу сна не было. Если при нем тихо разговаривать, нипочем не проснется.
— Получается, здесь тоже русские живут? — спросил Илья, на всякий случай понизив голос.
— Всякие, но в основном наши. Высшие гранды конечно испанцы. Только думаю, врут они.
— Имя у тебя испанское.
— Такое дали. Кто ж тут спрашивает? Нарекли Диего Каваллеро. А мне и ладно. Я так напугался сначала, что почти ничего не помню. Решетки какие-то, камеры, допросы. Спрашивают, в Бога веруешь? А у меня отец священник, — Диего будто извинялся за такую подробность собственной жизни. — Я отвечаю: верую. Крестись, говорят. Я перекрестился. Только когда руку опускал, соображать начал. Смотрю — ничего. Главный головой кивает и говорит мне: креститься положено иначе. Показал даже. Отвечаю: у нас так не принято. Я ж православный.
Диего глянул по сторонам и, наклонившись к уху собеседника:
— Три дня мне объясняли, как надлежит креститься. Так доказали, до сих пор память на спине осталась.
Впрочем, задирать рубаху и показывать рубцы не стал. Илья без того верил, соображая по ходу дела, что и к нему, перебежчику, начнут приставать с подобными вопросами. Что же ты им, Илья Николаевич, ответишь? Ага! Нечего отвечать. Молчание, надо полагать, на этой стороне речки рассматривается как саботаж. Если Дениске три дня вправляли в мозги крестное знамение, то на тебя вся неделя уйдет. Следовательно, крестись, как велят, да глаза задирай хоть на размалеванную доску, хоть на резную арабеску, хоть на дырку в углу. Ты ж не новопроявленец тепленький и перепуганный, ты уже битый волк. Выживи для начала, а там видно будет.
Дениска-Диего начал моститься на своем топчане. А у Ильи на языке крутилось еще множество вопросов:
— Погоди. Поговорим еще.
Диего сел, отвел глаза:
— Так ведь — нельзя. Узнают, и тебе и мне несдобровать. А, ладно! Когда еще придется. Спрашивай.
— Ты в этой больнице с самого начала?
— Нет. Что ты! Я сперва на фабрике работал, потом меня в армию определили.
— Тут и армия есть?
— Название одно. Больше на милицию похоже. Роман Иваныч, вон, в офицерах даже ходил. А я — так, вроде старшины. Мост охраняли. В голосе Диего послышалась тоска.
— За что вас с моста-то поперли?
— На той стороне побег образовался. Один успел до нашей территории добежать, остальных похватали. Мы в тот день в карауле стояли. Тут такое дело, — Диего совсем зашептал, — каждый день в одно и тоже время Святой Прелат смотрит на смену караула у моста. И тогда нишкни! Все расписано по секундам. Смотрит ровно десять минут и уходит. А тут — заваруха на вашей стороне. Мы с ритма и сбились. А как не собьешься? Я сколько времени уже тут обретаюсь, такого не видел. Бегут, орут, руками машут. Прелату тоже было интересно до конца досмотреть. Мы то думали, он свои десять минут отвел и удалился. А он всех, кто тогда в карауле стоял — на очистные. Заодно и перебежчика.
— Где он не знаешь?
— Святой Прелат Ги?
— Перебежчик. Руслан.
— В темнице. Его только занесли, тут же приказ: отконвоировать в башню. Даже раны осмотреть не дали.
— Он сильно пострадал?
— Зацепило, конечно, но не очень. Без сознания был. Или напугался сильно? В первый раз на очистных всяко бывает.
— Тебя самого, получается, вообще не зацепило?
— Нам с Романом Иванычем снисхождение вышло: двоих из всей партии на работу в лазарет отправили, как наименее провинившихся. Я на мосту-то до последнего шагал. Прям, как заводной. Глаза скосил и шагаю себе от одной стенки к другой…
— Не знаешь, где мой товарищ лежит? — перебил Илья. — Мы с ним вместе на вашу сторону прыгнули.
— Пойдем, покажу. Только ты
