Карнавал мистических историй - Ирэн Блейк
Прикоснувшись, Хэвон всё понял. И увидел.
За головой матери пришёл не человек, а сам Дьявол. Что эта женщина успела натворить? Страшно представить. И не то, чтобы Хэвон хотел узнать.
Хоронили его мать скудно, всем шабашем: сжигали и рассеивали прах по ветру. В тот же день Дух нашёл новое тело.
Только когда Хэвон вернулся в опустевший дом, понял, что, наконец, свободен. Хэвон резал хлеб, но чуть не лишился глаза, как только допустил мысль о свободе, — Дух взбушевался и кусался. Он свободен от матери, но не от силы.
В тринадцать лет — самый магический возраст, после шести — он остался абсолютно один. Ни родственников, ни родителей, ни друзей. Опека забрала его в приют. Там всё же было лучше, чем под одной крышей с монстром.
Дети тоже зло. Они прозвали его «чокнутым». Считали странным из-за того, что он носил длинный носок на левой ноге, а короткий — на правой. Из-за бормотаний посреди ночи и порезов на руках. Из-за родинки под правым крылом носа. Из-за драк с детьми и собаками за еду. С кошками, кстати, не дрался. Из-за любви к огню и всему искрящемуся. Из-за страшилок, которые он рассказывал по ночам. Хотя страшилки — это истории из его жизни. Из-за кровавых рисунков на стенах. Из-за того, что он подсовывал в постель детей живых ящериц, пауков, бабочек, гусениц и жуков. Из-за того, что не боялся, когда его избивали. Из-за воровства из столовой, прогулы уроков и богослужения, побегов из приюта (в полнолуние). Из-за плотоядной и коварной улыбки. Из-за жутких побрякушек, которые он мастерил и носил на ладонях, лодыжках и шее. Он всегда был сам по себе. Никто не решался с ним дружить.
Сейчас ему семнадцать. Давненько мать не приходила во снах, но соскучиться по ней Хэвон так и не успел.
— Сама не лучше. Тебя зарезал дьявол и ещё смеешь открывать рот. Смешно, — усмехнулся он. — Как-нибудь расскажешь, за что тебя так? Хотя мне не интересно. Так же, как и тебе не был интересен я.
Рядом с ним села ласточка. Хэвон пошарил по карманам и достал кусок сухаря, о который иногда точил зубы. Бросил его ласточке и отвернулся, продолжая всматриваться в бесконечную небесную даль.
Послышался оглушительный звон и первые голоса воспитателей. Утро в приюте началось.
Хэвон вздохнул, вскочил на ноги, пошатнулся, устоял и спустился с крыши. Незаметно пробрался в комнату, затерявшись среди остальных. Отрыл под одеялом портфель, собрался, позавтракал одним кимпаб-роллом и пошёл вместе с остальными в школу.
Несмотря на всё это он успевал учиться. Некоторым учителям он нравился, например, отличался знаниями по химии, литературе и математике. Физкультуру не любил, но бегал лучше всех. На истории то и дело спорил с учителем о том, что было, а чего нет. Всё остальное прогуливал с попеременным успехом.
Через открытое окно в класс залетел рубиновый кленовый лист. Покружился в воздухе и приземлился на последнюю парту, за которой сидел Хэвон.
Хэвон отрыл глаза, почувствовав невесомое прикосновение, и посмотрел на лист.
«Красивый. Нет, кровавый. Замечательный,» — думал он.
***
Звонок с урока оглушил тишину в сознании. Хэвон выбрался из-за парты и выбежал из класса. Пошарил по карманам: амулеты и маленький компас — на месте. Ручные часы, что он стащил у какого-то дядьки. Зажигалка, разноцветные бусинки, канцелярский нож, спички, жёлуди, серебряные монеты, — тоже.
«Рогатки не хватает, чёрт. Ладно, без неё обойдусь».
Хэвон выбежал на задний двор, в два прыжка одолел высокий забор, и оказался за пределами школы. Пожелтевшая трава хрустнула под ногами. И он побежал дальше, ловил ртом потоки ветра, улыбался. Прятался за деревьями. Подзывал бездомных котов, гонял собак и птиц. Прыгал по лужам. Пытался поймать свободу и подчинить себе. Выходило паршиво, но он смеялся и показывал язык прохожим.
С деревьев в бесконечном танце падали листья, а над чистым небом сгущались огромные облака.
— «…Ожидается гроза с сильным ветром…» — жестяной голос вещал из радиоприёмника на окне, мимо которого пробегал Хэвон.
Его точно не станут искать в дождь с раскатами грома и молниями. А вот он бы с радостью бросил вызов стихии.
— Хэй! — чей-то юный голос эхом отскочил от кирпичных стен домов. — А что ты тут делаешь?
Хэвон обернулся. На него смотрел паренёк лет тринадцати. Волосы — смоль, глаза — лагуна. У него пугающий и проницательный взгляд. Хэвон аж встрепенулся, но тут же понял, что бояться нечего. Незнакомый мальчишка стоял на месте и смотрел беззлобно, даже несколько очарованно.
— Иди куда шёл. Это тебя не касается.
Хэвон отвернулся и посмотрел вверх. С крыши одного из домов на него зыркал чёрный кот.
— Он кусается. Тот кот, — незнакомец будто понял, что собирался сделать Хэвон. — Однажды чуть глаза мне не выцарапал. А я только хотел его погладить.
Хэвон, не обращая на незнакомца внимания, полез вверх. Чужие подоконники, трубы, выпирающие кирпичи, ставни, провода, — помогали карабкаться.
— Жаль, — тихо проговорил он, но лез всё выше.
— Что ты сказал?
— Жаль, — повторил Хэвон и шёпотом продолжил: «лучше бы выцарапал». Он гадко улыбнулся и взобрался на крышу. Скрылся за дымоходной трубой.
Кот встретил его в боевой стойке. Зашипел и начал пятиться назад. Хэвон краем глаза заметил, что кот прихрамывал на правую заднюю лапу.
— Не нужно меня бояться, — он протянул к нему руку. Когти вонзились в кожу. Бусинки крови выглядывали из царапин.
— Я хочу помочь. Тебе наверняка больно. Ну же.
Он полез в карманы. Но того, что нужно там не было. Зато остался ещё один кусок хлеба, который он стащил в школьной столовой.
— Ты там живой? — не унимался мальчишка снизу.
Хэвон ничего не ответил, лишь кинул короткий взгляд в его сторону и протянул руку с хлебными крошками коту. Высыпал их на черепицу и принялся
