Пока я здесь - Лариса Андреевна Романовская
Лечение эмоциями – это очень крутая вещь. Только у меня их мало. Чтобы так лечить, надо сильно жить реальностью. Ярко жить, чтобы потом сиять.
Мне надо разобраться ещё с одной вещью. С одним человеком и одним предчувствием про него. Человек – француз. Тот самый актёр, на концерт которого я так и не попала.
Я могу смотреть его эфиры и записи со старых концертов, могу даже узнать, когда он снова в Москву приедет. Но сердце не съёживается, по спине мурашки не бегут. Может, это потому, что у меня есть Экран… И люди того мира. А может, потому, что в мире Захолустья такого просто нет – мюзиклов, эфиров, спектаклей… И на меня они уже тоже не действуют.
Я просто смотрю на фото человека по имени Жерар, очень красивого, возможно – очень талантливого, наверное, доброго – он часто выкладывает снимки своего кота… Был бы он собачником, был бы ещё милее, но так тоже ничего. В общем, он просто красивый посторонний француз, при виде которого мне делается сладко-сладко, как от белого шоколада с малиной, только не языку сладко, а всей мне. Я совсем не хочу передавать на Экран эти мысли и мечты.
Но оказывается, Экрану нужны ценные настоящие воспоминания, а не выдуманные. Когда мама Толли мне об этом рассказала, мне стало легче. Будто расстегнулась тугая неудобная пуговица или, наконец, выловилась ресница, попавшая в глаз. Я выдохнула. Мне можно мечтать, не стесняясь, что мою мечту кто-нибудь потом увидит.
И теперь, засыпая, я спокойно думала про актера всё, что мне хотелось о нём думать. И потом он мне иногда снился, я не хочу рассказывать, как именно. Иногда очень романтично, как в мюзикле, иногда реальность. Но всегда, в конце каждого сна с ним происходило что-то плохое. Тоже разное. На него нападали, в него стреляли, он падал откуда-то, а однажды в моем сне попал под снегоуборочную машину, вот прямо тут рядом, у нас на перекрестке, где сбили насмерть двоих детей (там теперь венок на фонарном столбе)… Мой актёр всё время умирал. Я о таком не мечтала, этого совершенно не хотела, но оно случалось раз за разом, в любом моем сне…
Обязательно.
И теперь мне надо было с этим что-то делать. Мне кажется, эти сны – не просто так. Тем более так часто повторяются, как напоминалка в телефоне про лекарства или врача. Как напоминалка о тревоге: «Актер Ж в опасности! Внимание!» Я могу что-то предвидеть, я могу что-то исправить.
Я могу ему помочь.
А что именно я могу? Написать в социальных сетях? Даже с помощью гугл-переводчика выйдет полная ерунда. Я русская девушка-ясновидящая, береги себя, дорогой и любимый Ж. А то мне снится, как ты умираешь самыми разными способами.
Бред же, правда? А ещё, дорогой и любимый Ж, я спасла своих соседей от несчастного случая. И папино масло тоже спасла. А теперь я спасу тебя. Не знаю как. Это у меня мечта такая.
Да бред собачий.
Но я реально чую, что будет плохое. Будет-будет, никуда не денется! И я этому никак не помешаю. Я могу только лайкать фото дорогого Ж с его любимым котом. Кот прекрасный, очень чёрный, очень толстый и очень важный. Звать – Moine, Муан… Монах. Это смешно, потому что у моего актёра есть такая роль в одном спектакле. Кажется, он назвал кота в честь персонажа. Какая милотень.
Но всё равно! Надо же что-то делать! Пишу, перевожу и стираю. «Берегите себя, вы такой прекрасный». «Я надеюсь, у вас всё в порядке». «Как вы себя…» Нет, не то. Это невозможно перевести. Когда нежности или тревоги так много, про неё невозможно говорить словами. Ни одно слово не равно.
Я ведь даже не знаю, что с ним произойдёт. А то бы предотвратила. Обязательно!
4Хожу по нашему реалу, думаю, что бы украсть. В смысле – где бы эмоций нахвататься.
Видео спектаклей и мюзиклов? Не работает. Я проверяла. Это должно быть другое, где ты – участник. Часть ситуации. А я пока наблюдатель. Иду с собакой вокруг дома, смотрю в чужие окна.
Вон умственно отсталый Дима стоит на балконе в куртке и шапке. Качается туда-сюда, держась за перила. У него на шее верёвка с прищепками. Он дёргается, чтобы верёвка подпрыгивала. А рядом с ним стоит его мама, у неё такое выражение лица… Пугает больше, чем его выражение лица…
У моей мамы тоже такое бывает. Но уже реже. Я повернула к школе. Там всегда что-то происходит, даже после уроков.
В школе привычно. Будто я из неё только вчера ушла. Всё время кажется, что я сейчас встречу кого-то из своего класса. Я не хочу людей и расспросов. В раздевалке, на вешалках под табличкой «9», чужие куртки. Раньше я могла прямо с утра, пока вешала куртку, понять, кто уже пришёл, где чья. Сейчас не так. Да и курток не особо много. Только тех, кто остался на допы, на кружки…
В раздевалке начальной школы висит жёлтый пуховик Ксансанны. У неё в началке внук учится, поэтому она там вешает. Заканчивает репетицию и забирает внука с продлёнки.
Я так много знаю про школу! Всё. Помню даже вмятину на лестничной ступеньке возле актового зала. И голос Ксансанны.
– Следующая пара… Ну пусть будет Матвей и Маша. Матвей контролёр, Маша безбилетный пассажир.
О, этюд на разогрев! Мы тоже так делали, в самом начале репетиции, пока народ подтягивался. Машу я знаю, это Ольгина сестра, она на год младше, а Матвея помню с трудом. Вроде он ходил к нам прошлой осенью, а потом забил. Ничего страшного, сейчас снова познакомимся. Это театралка.
Они опять ставят «Федота». Это уже третий «Федот-стрелец» в нашей театралке и первый, в котором у меня нет никакой роли. Я просто пришла на репу, посидеть и посмотреть. Села с краю, я не зритель, я не чужая. Я знаю, как не мешать.
– Ксансанна, а можно, когда я говорю «мне, конечно, для души подошли бы Тетюши… Там чего-то там не помню травы больно хороши»… И я вот так делаю…
Баба-яга хватает листик, мгновенно скручивает трубочкой и держит как косячок…
– Не помнит она мне! Нет, конечно. Нас дети смотрят и потом в сеть выкладывают… Роль учи!
– Вы же сами говорили, что публика – дура!
– Ну не до такой же степени!
– Значит, нянька с фляжкой – это нормально, а траву нельзя?
– Где у нас нянька с фляжкой? Убью и тапочек не оставлю!
– Нянька на допах. У неё физика!
– У няньки там чай! Во фляжке!
– Да это хорошая
