Санки - Анна Кудинова
Д. Острош.
Я бросил сумки и осмотрелся – у бабушки много места и много еды.
– Господи, худой-то какой! – обняла она меня и чмокнула раз пятнадцать.
Я стерпел и сказал, что тоже рад ее видеть, а больше ничего говорить не мог, потому что пережевывал то, что она клала мне в рот большой деревянной ложкой.
– Говорила я им, говорила, надо заниматься ребенком, а не работой своей, все они там строят эти карьены, кавтьеру, карьеры! – наконец-то выговорила она.
– Карьеру они строят, бабушка! Это значит, хотят добиться определенного статуса и положения на своей работе, ну и денег, конечно, – пояснил я.
– Хотят они! Вон какой худой, поди и не кормят тебя, – бабушка шлепнула мне на тарелку котлету размером с саму тарелку в тот момент, когда мой желудок заполнился до предела. – Ешь, я тебе сейчас еще ватрушки разогрею.
«У бабушки мне определенно лучше», – думал я, выщипывая вновь отросшие седые волосы мамиными щипчиками, которые предусмотрительно прихватил из дома. Она, во-первых, ничего не слышит, во-вторых, ложится спать в восемь вечера в самой дальней комнате дома и не выходит оттуда до утра – это однозначно преимущество, в доме только один этаж, полно окон и дверь, которая запирается на щеколду изнутри. Я почувствовал решительную свободу, растянувшись на кровати в самой большой комнате, увешанной по кругу красными коврами. Тут они меня не найдут, это точно – обманув наконец-то ненавистные санки, я уснул сном младенца.
Утро.
Я открыл глаза и сразу заметил, что на улице светлее, чем должно быть, но тут же забыл об этом, увидев аккуратно стоящие санки около кровати. «Черт!» – я ударил кулаком в мягкую подушку и тут же забыл про санки, увидев свою руку. Кожа сморщилась, покрылась какими-то жуткими бородавками и родимыми пятнами, из которых торчали одинокие седые волоски. Я приподнялся и осмотрел комнату – краснота создавала мутную пленку перед глазами, я встал и подошел к зеркалу – то, что предстало передо мной в отражении, заставило меня забыть все остальное. Я всматривался, не веря своим глазам, бросился к другому зеркалу, оно отразило то же самое – пустоту, точнее, комнату со всеми находящимися в ней предметами, но только без меня. Я махал руками, отходил, приближался, но все было напрасно – зеркала отражали совершенную пустоту. Такого я не ожидал, честное слово. Помимо того, что я не понимал, как выглядит мое лицо, я вообще не знал, есть ли я на самом деле, может, я умер? Но почему тогда я вижу свое тело, двигаюсь, разговариваю?
Я повернулся к санкам и тихо прошептал, так и не поняв, что происходит со мной: «Я вас уничтожу, обещаю!» – в этот момент мои глаза, подогретые бурлящим гневом, еще больше покраснели.
Я вышел на улицу и облился ледяной водой, затем упал в снег и пролежал там минут 10, заметив ужас в глазах соседской девчонки, что стояла за забором и смотрела на меня в щель между перекрытиями. Я встал и, ничуть не стесняясь своей наготы, зашел в дом. После душа глаза нормализовались, я научился чувствовать их изменения, даже не видя в отражении, кожа порозовела – я немного пришел в себя. Спрятал санки в кладовой, и без того забитой старым хламом, и, одевшись, зашел в кухню. Аромат блинчиков с клубничным вареньем окутал меня волшебными чарами, я съел все, что влезли, выпил чай, стерпел 15 бабушкиных поцелуев и пошел в школу. На голову я все же надел кепку с длинным козырьком, а на шею намотал бабушкин вязаный шарф – вид у меня был нелепый, зато способный защитить в нужный момент, скрыв от любопытных глаз.
Школа.
Уроки тянулись непривычно долго, учителя, как сговорившись, вызывали меня к доске, будто хотели посмеяться со всеми остальными над моим видом. Я не снимал кепку и шарф, ссылаясь на простуду и плохое самочувствие, мне не верили, но и не спорили, потому что уже попросту не хотели со мной связываться, поставив на мне жирный крест. Обычно это происходит с проблемными детьми, ими не занимаются, а просто терпят до конца средней школы и в одночасье выбрасывают за двери школы как неудачный продукт воспитания. Школа – это производство, а, как на любом производстве, иногда и тут случается брак.
– Сегодня столовая работает только на продажу упакованных продуктов, – предупредила математичка после урока. – Если вы принесли еду с собой, то можете пройти в актовый зал и пообедать.
После ее слов я немного заволновался и поторопился спуститься вниз, разузнать, в чем дело. Все было как она и сказала – помощница кухарки продавала печенье и сухари тем, у кого были деньги, остальные толпились по краям, высматривая добычу. Сашка болтал с каким-то старшеклассником, как я понял, они вместе ходят на хоккей и в последнее время хорошо сдружились, немного позже к ним подошел Пашка, он задержался, потому что сдавал книги в библиотеку.
Я сунулся в окно кухни:
– А где Мария? – поинтересовался у помощницы.
– Иди отсюда! И так из-за тебя проблемы, теперь нашу дверь запирают на ключ, чтобы такие любопытные, как ты, не совались и не бились своей тупой головой о кран, – сморщившись, словно наступила в свежие собачьи экскременты, ответила она.
Я выставил кулак над тарелкой и немного разжал его, вниз, звонко брякая, посыпались новенькие монеты, одна за другой. Я видел, как ее зрачки жадно провожают каждую вниз и возвращаются за новой.
– Так что с Марией? – переспросил я уже в новой сложившейся обстановке.
– Она не вышла, наверно, заболела, – пересчитывая мои деньги, ответила она.
– Что будешь брать? – закончив, спросила помощница.
– Ничего, я не голоден, – натянув кепку до бровей, я успел увидеть ее засиявшее от радости лицо.
Собачьим говном, которое только что так нескромно лежало под ее изящными ногами, даже и не пахло.
Я обогнал Сашку по дороге в класс, он был один, Пашка остался в столовке после звонка. Поймав удачный момент, спросил, не знает ли он, как дела у Дена. Несмотря на все разногласия, я все же волновался за его здоровье. Сашка сказал,
