Андрей Посняков - Семейное дело
– Сразу все поняли? – удивился Дима. – Доводилось трупы видеть?
– А что, запрещено?
– Нет.
– Значит, доводилось.
«Ого, какие люди у нас швабрами размахивают!»
Уборщица потянулась к ручке двери:
– Входи.
– Не трогайте. – Эксперт улыбнулся и перехватил руку женщины. – Пожалуйста.
– Я уж трогала.
– А больше не надо.
– Как скажете.
Уборщица отступила в сторону, а полицейские прошли в кабинет директора музея. В довольно большую комнату, плотно заставленную книжными шкафами с открытыми и закрытыми стеклом полками. Кроме книг на них лежали и стояли разномастные, но обязательно битком набитые папки с документами, стопки журналов и газет. Огромный письменный стол – старый, возможно, даже дореволюционный – был также захламлён до последней крайности, небольшое свободное пространство оставалось лишь напротив директорского кресла, в котором и восседал Юрий Дмитриевич.
Откинувшись на спинку удобного кресла. С остекленевшими глазами. И с чёрной засохшей полоской, спускающейся от правого виска.
Кровь, слегка запачкав воротник рубашки, уходила дальше, вниз, но лужица на полу отсутствовала, возможно, скопилась на сиденье.
– «Макаров», – произнёс эксперт, бросив взгляд под кресло, в то место на полу, на которое указывала плетью висящая рука Губина. – Из фондов?
– Наградной, – негромко ответил Ройкин.
– Откуда знаешь?
– Проверил перед выездом. – Дима криво усмехнулся. – Господин директор служил в Афганистане, и служил очень успешно. Два ранения, четыре боевые награды и пистолет. Майор ВДВ в отставке.
– Он – парашютист? – вытаращился Михал Михалыч. – Этот толстячок?
– Этот толстячок мог тебе руку перекусить и не поморщиться, – буркнул Ройкин. – Его именным оружием не за удачный гуляш наградили.
– Ветеран, значит…
– Ещё какой!
– Такие редко стреляются, – заметил эксперт. – В смысле, если в мирную жизнь удалось вернуться, то дальше такие мужики – крепче крепкого. Их не собьёшь, не напугаешь.
– Всякое в жизни бывает. – Ройкину доводилось видеть крепких вроде бы мужиков, напуганных так, что волосы на ногах дыбом стояли, однако распространяться об этом не стал.
– Тоже верно, – согласился Михал Михалыч.
Эксперты принялись деловито раскладывать своё хозяйство, а Дима обошёл стол и, перегнувшись через плечо мёртвого директора, прочитал лежащий на столе лист:
– «В моей смерти прошу никого не винить».
– Записка? – поднял голову Михал Михалыч, услышав удивлённое восклицание.
– Она самая, – подтвердил довольный опер.
– Ну, считай, расследование завершилось. – Эксперт зевнул. – Написано собственноручно?
– Ага.
– Подписался?
– Нет.
– Не беда – почерка достаточно.
– «Также хочу признаться в содеянном убийстве…» Ни фига себе! – Ройкин присвистнул. – Ты слышал? «В содеянном убийстве»!
– И кого твой ветеран укокошил?
– «Такого-то числа… во столько-то… я встретил в сквере гражданина Корягина…»
– Это Славика Корягу, что ли? – вытаращился эксперт. – Бомжа, которого на ограду насадили?
– И за которого меня чуть наизнанку не вывернули. – Дима прищурился. – «…с которым у нас произошла ссора на почве…» На почве чего-то, в общем, тут неразборчиво.
Признание лежало на столе, однако переживший первую радость Ройкин почему-то почувствовал… растерянность. Да, именно растерянность. Не верилось Диме, что Губин выпивал с самым известным озёрским бродягой вечерком в сквере музея. Потом заспорил, кому бежать за следующей бутылкой. А потом убил.
– Как обычно: на почве внезапно возникших неприязненных отношений, – произнёс многоопытный эксперт. – Скорее всего, Юрий Дмитриевич Корягу за попыткой кражи застал. Тот кретин бежать бросился да на ограду насадился. Губин с места происшествия скрылся, но вину за собой чувствовал…
Эта версия показалась осмысленнее предыдущей, но и она вызывала определённые сомнения.
– Так чувствовал, что застрелился? – недоверчиво уточнил Ройкин. – Тебе самому не смешно?
– Люди разные, – пожал плечами эксперт. – Полагаю, Юрий Дмитриевич переживал… Вчера вечером крепко принял на грудь… – Кивок на мусорное ведро, из которого торчала пустая бутылка из-под коньяка. – Расстроился…
– И схватился за пистолет?
– Ага.
– Так пистолет надо было заранее принести, – желчно произнёс Ройкин.
– А ты почитай, где он у него хранился, – предложил Михал Михалыч. – Вполне возможно, что в тутошнем сейфе. Тут тебе и охрана, и сигнализация.
– Ладно, ладно, понял. – Дима огляделся. – Давай составлять осмотр и…
И его прервал телефонный звонок.
Ройкин коротко ругнулся и поднёс к уху трубку:
– Да?! – Выдержал паузу, слушая сообщение, кивнул: – Понятно. Мы постараемся. – Убрал телефон в карман и перевёл взгляд на эксперта: – Говорить или сам догадаешься?
Секунду тот таращился на опера, а затем его глаза изумлённо расширились:
– Ещё один труп?!
– Старуху какую-то порезали. – Ройкин цыкнул. – А поскольку вы у нас – единственная бригада, то давайте тут не задерживайтесь – вас ждут.
* * *День выдался обыкновенным. Утром школа – пять уроков, от звонка до звонка, затем разговор с директором: городское управление культуры пронюхало о кружке и предложило устроить Все-озёрский конкурс детского рисунка, от проведения которого девушка попыталась отбиться, но ввиду отсутствия опыта и должной жизненной школы была вынуждена пообещать «подумать». Затем прыжок на мопед – какое счастье, что погода стоит тёплая! – и скорей-скорей на репетицию, в ставшую почти родной группу О2, к парням, которые пережили первый успех и принялись пахать изо всех сил в желании добиться большего.
Ведь это важно – желать большего после первого успеха. Не «проснуться утром знаменитым» и ленивым, «зазвездившимся», а готовым к новым свершениям. Парни были именно такими – жадными до побед, мечтали проснуться знаменитыми не только в Озёрске и потому готовы были работать.
И потому работать с ними было интересно.
А теперь – домой… В маленькую, но такую уютную квартирку, в старый, грязный, скрипучий, но всё-таки – свой дом… Становящийся постепенно своим. Медленно, нехотя, но всё-таки привыкающий к новой жиличке.
«А что? Пустить здесь корни, завести семью…»
Мысль показалась настолько дурацкой, что Лера не удержалась – звонко рассмеялась, представив, как местные отнесутся к «выпущенным корням», если вдруг узнают, кто скрывается под личиной «учительницы ИЗО и МХК».
«Отличный способ свести с ума провинциальный городок…»
И хорошо ещё, что местные как-то чересчур легко и быстро забыли историю с собаками, удовлетворившись её невнятным объяснением: «Заорала от страха! И они разбежались!» И уж совсем замечательно, что поблизости не оказалось зевак с телефонами и никто не снял то, что успело проявиться во время подавленной трансформации.
«Учительница рисования смешала синюю краску с жёлтой и получила зелёную. А дети решили, что она ведьма, и сожгли нафиг».
Старый анекдот мог запросто превратиться в быль.
Лера загнала мопед в маленький сарайчик – она давно договорилась с дворником и за небольшую плату использовала помещение как гараж, – вышла во двор, однако к подъезду не пошла, уселась на лавочку, словно решила насладиться прохладой вечерних сумерек, и негромко спросила:
– Что ты здесь забыл, кровосос?
– А ты? – так же тихо ответил приятный мужской баритон.
– Я спрашиваю не об Озёрске, – ровно произнесла Лера. Она не боялась невидимого собеседника, зато отчётливо давала понять, что он ей неприятен. – Что ты забыл у моего дома?
– Допустим, решил познакомиться.
– Весьма самонадеянно.
– Ты – пища, – лениво парировал мужчина. – Так что трудно сказать, кому следует быть осторожным.
– Уезжай, – предложила девушка. – Или я донесу на тебя.
– Ты давно чувствовала моё присутствие, но не донесла, а значит, ты не хочешь, чтобы Великие Дома знали о твоих маленьких шалостях в дикой провинции.
Он знал, что не ошибается. И она знала, что он знает. И потому прозвучал вопрос, ради которого они и встретились.
– А чего хочешь ты?
– Уезжай, – предложил мужчина. – Ты мне мешаешь.
– У меня тут только-только жизнь налаживаться стала: влилась в коллектив, завела ухажёра…
– Решила пустить корни?
– Почему нет?
– Сожгут, – хихикнул собеседник. – Правда, горите вы плохо, но если не пожалеть дров и масла…
– Ты слишком долго жил среди озлобленных челов, – рассмеялась Лера. – В России не жгут… Как тебя зовут?
– Не важно. – Мужчина выдержал паузу и перешёл на серьёзный тон: – Давай договоримся о разделе добычи.
