Не выпускайте чудовищ из шкафа - Екатерина Лесина
– Охр-на, – выдавил он, пытаясь опереться на руки.
Это зря. Я была хорошей собакой.
И магов мы добыли больше полусотни. А потому знала не только куда тыкать, чтоб их от силы отрезало, но и как, чтобы отрезало наверняка и надолго. Оно, конечно, не сразу начало получаться, но потом уж, с опытом, намертво вошло.
Нет, силенки к нему вернутся.
Не сразу. Может, дня через три начнут. Или через четыре. А может, и того позже.
Но мне-то какая разница? А до того тело будет… неприятным. Одинцов рассказывал, каково это. И мышцы дрожат, и слабость несусветная.
– Если ты про того придурка в коридоре, то он очухается.
И скоро – я его даже не сильно помяла.
Впрочем, этот малолетний ублюдок меня перестал интересовать. Я поднялась и, перешагнув через него, подошла к Софье.
– Ты как?
– Знаешь, – она откинулась в кресле, – я бы от кофе не отказалась…
Глава 13. Звезда
«Звезда символизирует надежду, но следует помнить, что она обманчива и далека, воистину как звезда, в предрассветный час мелькнувшая на небосводе».
«Малый толкователь карт и гадальных арканов», выпущенный под редакцией Общества любителей предсказаний и рекомендованный для домашнего применения лицам, не обладающим истинным даром прозрения
В окно, затянутое плющом, света проникало мало. Даже сейчас, когда от плюща остались голые ветки. А летом наверняка тут вовсе темно.
И сыро.
И в этом полумраке лицо женщины кажется таким напрочь ненастоящим. Узкое. С чрезмерно длинным носом. С губами тонкими. С высоким лбом, в центре которого лежит синий камень. Камень поддерживает пара цепочек, и Бекшеев не может отделаться от ощущения, что именно этот камень и запирает силы женщины.
Она не стара. Хотя что-то толком разглядеть сложно.
А еще она видит.
Вот пусть и жмурится, щурится, скрывая под сенью ресниц бельмяные пятна, но все одно видит.
– Я… этого… – Княжич кое-как поднялся. Надо же, а казалось, что не так уж сильно ему и досталось. Пара тычков, а поплыл. Вот и сейчас вроде стоит, но покачивается, и ощущение такое, что того и гляди свалится. – Так… не оставлю. Я… сегодня же… отцу…
– Не волнуйтесь, – заверил Бекшеев, – я сам ему сообщу. И ваш поверенный тоже.
Бекшеев глянул на часы.
Долгехонько.
Или это кажется просто? Чувство времени у него напрочь сбито. Но по ощущениям сигнал он еще когда отправил. Но вот где-то хлопнула дверь.
– Тьма? – раздался обеспокоенный голос.
– Тут. Все в норме, – отозвалась Зима Желановна. – Эй, вы там кофе будете?
– Иди в… – княжич добавил нечто вовсе неповторимое и опять закашлялся.
– Тебе, придурок, и не предлагаю. Сапожник, забери этого урода в участок.
Сапожник входил осторожно, бочком, прижимаясь к стене. И взгляд его внимательный зацепил всю комнату. Бекшеев готов был поклясться, что от этого взгляда не укрылась ни одна деталь.
– Да по какому… – взвился было толстяк, но замолчал.
– На Софью напал. – Зима потянулась и отряхнулась.
А Бекшеев замер, не способный отвернуться. Он… он читал отчеты.
И хроники видел.
Превращения ведь запечатлевали, но одно дело – на экране, а совсем другое – вот так.
– Вы не имеете права! – тоненько и как-то обреченно произнес толстяк. – Это… это незаконно.
– Незаконно?
Черты лица разглаживались, и в какой-то момент показалось, что вот-вот и вовсе исчезнут, что останется лишь гладкая ровная поверхность, сродни скорлупе яйца.
Жутко.
И завораживает.
– Незаконно, – голос Зимы звучал хрипло, – пробираться в чужой дом. И угрожать.
– Угрожать? – очень тихо переспросил Сапожник. – Тебе?
– Софье. Говорил, что глаза ей выдавит. И пальцы отрежет.
– Он… он шутил!
Зима дернула шеей и потянулась. Бекшееву почудилось, что он слышит хруст костей.
– В конце концов, физического ущерба нанесено не было. – Толстяк, кажется, приходил в себя. – Да, господин позволил себе некоторую… вольность.
Княжич стоял, слегка покачиваясь. И бледный до синевы. А еще растерянный. Он? Интересно, что с ним такого сделали.
– Но он готов в полной мере компенсировать ущерб! Пять тысяч…
– Пусть засунет себе в задницу. – Зима провела руками по волосам. – Забирай его. Протокол сам?
Сапожник кивнул.
– Но… но это неразумно! – Толстяк качнулся было. – Я вынужден буду доложить князю… и вы… вы, господин Бекшеев, кажетесь мне разумным человеком. Вы понимаете, чем это может обернуться? Тут даже в суд обращаться не с чем… в конце концов…
– Заткнись. – Сапожник лишь качнулся, и толстяк с визгом отпрянул.
А потом, прижавшись к стене, затрясся мелко так. Противно.
А Сапожник подхватил княжича под локоть и ласково осведомился:
– Сам пойдешь? Или как?
Когда же княжич попытался сбросить руку, пальцы Сапожника сильнее ее сдавили. А во взгляде мелькнуло что-то донельзя предвкушающее.
– Дай мне повод, мальчик. Просто дай мне повод…
– Он ведь и вправду выйдет. – Зима подавила зевок. А вот зубы у нее остались неровными, с выдающимися клыками. – Если не сегодня, то завтра…
– Пятнадцать суток я обеспечить могу, – пожал плечами Бекшеев.
– Градоправитель…
– Не станет вмешиваться. Он тут давно, моменты чувствовать умеет. А этот молодой человек заслужил те малые неприятности. Что вы с ним сделали?
– Я? – не совсем искренне удивилась Зима. Но, поймав взгляд, отчего-то смутилась. – Так, придавила чутка. Через пару дней очухается.
Бекшеев о таком слышал. И… и одно дело отчеты, а совсем другое вот так.
– И меня сможете? – поинтересовался, хотя ответ был известен.
– Если будешь нарываться.
– Кофе. – Софья Еремеевна Метельская решительно поднялась. – Утомил он меня.
Двадцать семь лет.
Провидица.
Дар слабый, переведен в активную фазу в сорок четвертом. Разогнан, что почти норма. Но да, ей повезло. Программу к тому времени не то чтобы сворачивали, скорее она сама сворачивалась, потому что даже слабосильных провидиц не осталось.
Их и было-то немного.
Изначально.
– Чего он вообще хотел?
– Не предложите даме руку? – поинтересовалась провидица, и Бекшеев поспешил исправиться.
Пальцы белые, тонкие. И сама она… белая. Даже там, в полутьме. А на свету эта белизна еще сильнее бросается в глаза, как и загар Зимы. Ногти с синеватым отливом.
Губы.
Снова сердце?
Почему-то у всех, кого разгоняли, сердце пошаливает. Побочные эффекты? Если и так, то вслух об этом не говорят. Хотя… вслух о многом не говорят.
А ей двадцати семи не дашь. С виду – не больше восемнадцати. И черты лица тонкие, одухотворенные.
– Представишь?
Это уже Зиме.
– Бекшеев, – сказала она и замялась.
– Алексей Павлович. – Бекшееву стало даже слегка обидно.
Ладно там, много лет тому, когда их представляли друг другу, у нее не было повода запоминать его имя. Но сейчас-то…
