Нерушимый 5 - Денис Ратманов
— Позвольте вопрос, ваша честь! — вклинился Кагановский, дождался разрешения и продолжил: — Евгений Борисович, что вам известно о контактах Нерушимого с Вавиловым до этого инцидента?
Подумав немного, прокурор крякнул и сказал:
— Более ранние контакты не обнаружены.
— То есть Вавилов подарил телефон, кстати, за вполне понятные заслуги, рассчитывая, что Нерушимый будет на него работать? Да еще и сделал это публично. Вам не кажется это странным?
— Если контакты не обнаружены, это не значит, что их нет. Ведется следствие. — Прокурор положил судьям на стол мой телефон в прозрачном пакете как вещественное доказательство.
— Позвольте вопрос, ваша честь! Найдены ли в этом… вещественном доказательстве компрометирующие контакты?
— Еще раз подчеркиваю: модель телефона предполагает создание шифрованного канала, — напомнил прокурор. — Все сведения исчезают, восстановить их не представляется возможным.
Будь я судьей, мне обвинения показались бы притянутыми за уши, но прокурор — это спасатель наоборот, функция которого — топить всех без разбора, и тут уже неважно, болеет он за «Титан» или нет.
Вскоре пригласили первого свидетеля по делу — Быкова. Кагановский спросил, почему его отстранили от моего дела, тот честно рассказал предысторию с изгнанием брата из «Титана» и уверил, что личной заинтересованности не имел и зла на меня не держит. Следователь положил на стол судей протокол допроса Вавилова, где он меня оговаривает, сказал, что имеются понятые, а также аудио и видеозапись, которые тоже прилагаются.
Кагановский настаивал на том, что допрос проходил под давлением, и меня оклеветали. Прокурор предложил посмотреть видео, я обернулся к плазме на стене, где появилось изображение Вавилова — грузного, уставшего, с потухшим взором и оплывшим лицом, с которого будто бы ластиком стерли все эмоции.
Бесцветным голосом генерал рассказывал о связи с Золотько, об обещании того заплатить круглую сумму за организацию покушения на Шуйского. Причем генерал подробно расписал, что за взрывчатка, как и куда устанавливалась, кто этим занимался. Потом он принялся перечислять имена причастных.
— Александр Нерушимый был осведомлен о предстоящем… мероприятии, находился в резерве. Он был привлечен на случай, если понадобится силовая поддержка.
Я аж вскочил. Что?! Сука старая! Зачем?! Я силился заглянуть ему в глаза, чтобы понять, что им двигало, но генерал в камеру не смотрел и совершенно не походил на замордованного кэгэбэшниками.
Мой адвокат продолжал настаивать на том, что предоставленных улик недостаточно, чтобы заподозрить меня в госизмене, а ничем не подтвержденные слова — не более чем слова. Судья и заседатели слушали его, не останавливали, что вселяло надежду.
А еще вселяло надежду, что «терроризм» мне пришить не получится, только госизмену, да и то относительно бездоказательно.
Потом наконец вошла Семерка, посмотрела на меня. Я приложил палец к виску, помассировал его и мысленно крикнул: «Читай. Есть информация».
Сегодня Семерка была в черном брючном костюме и при галстуке, и выглядела на как мальчик-девочка, а дамой лет тридцати пяти. Меня она демонстративно игнорировала, потому не сразу поняла, чего я от нее хочу. Она рассказала, что изучила мои контакты накануне преступления и не нашла никаких порочащих связей. Снова глянула на меня — я приложил ладонь ко лбу, и она сообразила наконец, коснулась моего сознания, и я выгрузил из памяти то, что мне показал Кагановский.
Глаза Семерки округлились, она зависла и не сразу ответила на заковыристый вопрос прокурора. Причем ответила нейтрально, не в мою пользу, но и не в пользу обвинения.
После нее выступили понятые, которые присутствовали на допросе Вавилова. Кагановский спросил, были ли они на допросе полностью и могут ли гарантировать, что на Вавилова не оказывалось давление, один ответил утвердительно, второй, тощий молодой парень, засомневался.
Я не слушал их, открыл разум для Семерки, которая, закончив выступления, остановилась возле охранника и жадно впитывала информацию. Все получилось. Осталось нам встретиться тет-а-тет, а дальше пусть работает. Надеюсь, она найдет то, что поможет ей сдвинуться с мертвой точки.
Под конец встал прокурор, попросил судью не менять меру пресечения во избежание нежелательных контактов подозреваемого и уничтожения следов преступления. Затем слово взял Кагановский, толкнул речь о том, что я — социально значимый индивид, со всех сторон положительный, звезда футбола и любимец болельщиков, и меня нужно отпустить, ведь в подозрительных контактах уличен не был, а все прочее — наговор.
Наконец мне предоставили последнее слово. Речь я сочинил уже давно и мысленно много раз декламировал перед воображаемой публикой:
— Спасибо, ваша честь. Я настаиваю на собственной невиновности. Я прибыл в Михайловскую область из детдома, чтобы играть в футбол. Я жил и горел футболом, мало того, я люблю свою страну и горжусь ею, и мечтал бы защищать честь Советского Союза на чемпионате мира по футболу. — Я говорил, обращаясь к каждому, сеял сомнения в головы недоброжелателей. — Мне совершенно незачем помогать террористам, мало того, если бы узнал об их планах, то непременно пресек бы преступную деятельность — даже ценой собственной жизни. Мне непонятно, почему генерал Вавилов меня оговорил, ведь мы с ним виделись всего несколько раз, и то это были публичные встречи. Задумайтесь о том, что тюремное заключение, да и просто судимость ломает жизнь человека. Представьте хоть на минуту, что вы пытаетесь осудить невиновного. Спасибо за внимание.
Кагановский одобрительно мне кивнул, Семерка сделала вид, что смотрит на секретаря, а сама изучала меня периферическим зрением. Подумав немного, уходить не стала, уселась на свободный стул — все-таки это дело и ее касается.
Судья и народные заседатели поднялись.
— Суд удаляется в совещательную комнату для вынесения решения по ходатайству, — объявил судья.
Ну вот и все. Еще немного и, возможно, я обнимусь с Лизой. Или автозак увезет меня мотать срок дальше.
Глава 13
Тут волшебство нужно житейское
Совещание затянулось минут на двадцать, и это вселяло надежду на счастливый исход: единогласное решение выносится судьями куда быстрее. Все-таки домашний арест — гораздо лучше, чем СИЗО с его беспрестанными шмонами и спертым воздухом, наполовину состоящим из сигаретного дыма. А подписка о невыезде — так вообще песня. Я закрыл глаза и ощутил свежесть морозного воздуха, представил себя в воротах…
Эх!
Наконец судьи вернулись, и сердце мое заколотилось в предвкушении. Считать бы их желания, но далеко они. Да и их истинные желания меня не касаются, я для них — очередная папка с личным делом и набор доказательств, лежащий на столе.
Судья, глядя перед собой глазами снулой рыбы,
