Прятки в облаках - Тата Алатова
Унизительно.
Потом она услышала неразборчивое бормотание, обладавшее однако четким ритмом: Дымов заговаривал стакан воды, очевидно, — чем-то авторским. Все словесники терпеть не могли делиться своими наработками, поэтому часто достигали невероятных вершин в подобных бормотаниях. Чтобы враги, значит, не разобрали ни слова.
Кроссовки зашевелились, и перед Машей появилось лицо Дымова — спокойное и только немного озабоченное. Как будто он увидел плохо написанную контрольную, а вовсе не… Окровавленными ошметками вспыхнули отвратительные воспоминания, и Маша едва не задохнулась от омерзения.
— Пейте, — велел Дымов, сунув ей стакан. Зубы застучали по граненому стеклу, в горло торопливыми глотками влилось тепло.
— Вода нестабильна, — пролепетала Маша, как будто это было самым важным сейчас, — ее сложно правильно заговорить.
— На втором курсе все сложно, — ответил Дымов без улыбки. Его темные глаза были серьезными и внимательными.
Маша вдруг вспомнила: старший брат, Димка, Циркуля не помнил — значит, тринадцать лет назад тот еще не преподавал здесь. Зато в Сенькины студенческие годы некий Дымов уже был — тощий, до смерти испуганный, то ли практикант, то ли стажер, а то ли младший сотрудник, которого никто в грош не ставил. Маша удивлялась, разглядывая старые снимки и не узнавая в молодом растрепе привычно-насмешливого Сергея Сергеевича.
Так захотелось оказаться дома, листать с братьями альбомы, слушать их воспоминания про беззаботное университетское время, а не сидеть тут на полу с неуклюже подвернутыми ногами.
— Я все папе расскажу, — по-детски вдруг всхлипнула Маша, — он у меня знаете какой… ух!
— Кто же не знает Валерия Андреевича, его портрет висит прямо в главном холле. Я, между прочим, тоже проходил у него подготовку.
— Да ну? — не поверила Маша. Эта макаронина?
Заговоренная вода творила с ней странные штуки: неудержимо тянуло на болтовню и, — ужас! — на хихиканье. Как будто она была одной из тех пустоголовых девиц, вроде Дины Лериной, которые только и знали, что улыбались всем подряд безо всякой причины.
— Я тоже буду висеть в холле, — заявила Маша. — Мой портрет, то есть… среди остальных двадцати, нет, десяти самых выдающихся выпускников. Туда, между прочим, Олежку тоже чуть не повесили, но он вдруг все бросил и начал делать детские игрушки.
— Олег Рябов, — нахмурился Дымов, будто перебирая в памяти вереницу своих учеников. — Продвинутая механика, верно?
— Любимчик Лаврова, — наставительно подняла палец вверх Маша, — а Лавров зверюга, между прочим!
— И никто из вашего многочисленного племени не выбрал своей специализацией лингвистику, — вздохнул Дымов.
— Сами вы… племя, — обиделась Маша. — Мы — Рябовы. У нас амбиции!
— Ну да. Помнится, не далее как две недели назад некто Константин Рябов, пятикурсник с боевки, весьма амбициозно стырил у Глебова рецепт приворота и не придумал ничего лучшего, чем использовать его на Фее-берсерке… на Инне Николаевне, то есть.
Маша о подвигах брата ничего не слышала и зашлась от смеха. Приворожить Фею-берсерка, беспощадную и мускулистую тренершу, ну надо же!
— Костик у нас бестолочь, — с нежностью признала она. — В прошлом году он…
— Вставайте уже, — перебил ее Дымов, подавая руку. — Есть же стулья, в конце концов. Еще воды?
Она помотала головой — возвращение к реальности отдалось ноющей тревогой в груди.
— Маша, — проникновенно произнес Дымов, бережно подняв ее с пола, и она насторожилась. Не привычная «Мария» и даже не «Рябова» — ох, не к добру такая внезапная фамильярность. — А давайте мы пока вашей семье ничего сообщать не будем.
Началось!
— С чего бы это, Сергей Сергеевич? — нахмурилась Маша.
— Ну мы же не знаем пока толком, что именно сегодня у менталистов бабахнуло. Может, это вообще был чей-то ночной кошмар.
— Чей? — уныло переспросила она. У репутации ее отца была и оборотная медаль: связываться с ним никому не хотелось. Проблем потом не оберешься.
Военный офицер в отставке, мастер боевых искусств, заслуженный-перезаслуженный наставник, он не отличался покладистым нравом, а уж на пенсии и вовсе стал на диво своенравным.
«Никакого удержу нет», — жаловалась мама, когда отец снова рвался кого-то там обличать и карать.
— Ну вот хотя бы вашего брата, Константина, — пожал плечами Дымов. — Или ухажера, Рябова. Или… впрочем, надо уточнить радиус воздействия.
— Нет у меня никакого ухажера, — буркнула Маша, — а Костику вообще не до меня! Он из всех братьев самый младший, балованный. У него бурная студенческая жизнь, понимаете ли, он тут берсерков привораживает, я его и не видела с начала года. С чего бы ему такую жуть представлять?
— Я обещаю, — мягко проговорил Дымов, как будто говорил с капризной воспитанницей детского сада, — что доведу ситуацию до сведения ректора и декана ментально-когнитивного факультета. Они обязательно разберутся с тем, что случилось. Но пока мы обойдемся без группы поддержки, да?
— А потом поздно будет, — Маша изобразила, как машет ножом и тотчас зажмурилась от страха.
— А что, Рябова, у вас есть смертельные враги?
А что, если бы они вдруг завелись, то оповестили бы об этом в письменном виде?
Но в словах Дымова был резон: некому было желать тихой Маше смерти, тем более такой кровавой. Вся эта дичь не могла быть реальной, глупость какая-то.
Расхрабрившись, Маша поднялась со стула и сухо кивнула Дымову.
— Да нет никаких врагов, Сергей Сергеевич, откуда. Хорошо, я дождусь результатов университетской проверки.
— Вы очень здравомыслящая девушка, — с облегчением улыбнулся Дымов.
Здравомыслящая там или нет, однако стоило Маше добраться до комнаты в общаге, как действие волшебной водички и закончилось. Она рухнула на свою кровать у окна, радуясь, что соседки еще не вернулись, накрылась одеялом с головой и принялась дрожать от страха.
А вдруг в университете завелся маньяк?
В то, что Маша действительно кому-то умудрилась перейти дорогу, не верилось. Она даже не спорила никогда.
Ну, может, иногда — с Федей Сахаровым, но это по делу! Они второй год соревновались за первое место на курсе и время от времени схлестывались по учебным вопросам. Но Федя был таким лопоухим, что на убийцу никак не тянул. Да
