Шуруба Тира. Последний посетитель - Мария-Виктория Купер
— Тебя уже нет. Так долго нет, что я забыл твоё лицо. — сигарета обожгла мои пальцы. Я невольно дёрнулся и обрушил пепел в кружку с чаем. — Ты зачем пришёл?
Ильнар молчал и сидел неподвижно. Вдруг его лицо стало мягче, круглее, светлее. Карие глаза стали светлыми, заблестели зелёными красками в жёлтом свете лампы. Губы округлились, щёки зарумянились… Передо мной сидела она.
— Варя! — грудь защемило от боли. — Варечка, а ты зачем пришла?
— Тирочка мой, я не могла не прийти. Такой случай, как же упустить? — ласково сказала девушка и глотнула чай. — Мой любимый чай… Малина и мята. Неужели ты до сих пор его пьёшь?
— Пью, Варя. И с каждым глотком тебя вспоминаю. И все, кто приходят ко мне, тоже этот чай пьют. Сами того не зная, тебя поминают.
— Я пришла, чтобы напомнить тебе, что ты хороший человек.
Едва Варя закончила говорит, как новое виде́ние вспыхнуло передо мной, вытесняя всё дальше и дальше убогую реальность.
В глаза ударил очень яркий всепоглощающий белый свет. Пустоту в ушах начал разбавлять дикий писк, который становился сильнее и ужаснее с каждым мгновением. Острая боль зажгла ногу. Я невольно заорал, но не слышал себя среди этого противного гудения. Шея напряглась, зубы стиснулись до боли в челюстях. Я пытался шевелиться, но не мог. Зрение не работало так, как должно́. И внезапно, выступая из света, будто спускаясь ко мне с самого яркого облака, передо мной возникла ОНА. Полностью в белом. Светлые зелёные глаза, очерченные чёрным шёлком длинных ресниц. Совсем ещё дитя, но с таким серьёзным и добрым взглядом…
Боль разом ушла из меня, будто вода в землю. Стало так легко и тепло. Покой и благодать. Я прикрыл глаза и заснул, нежно и трепетно лелея её целительный образ.
Я открыл глаза и сразу попытался пошевелить раненой ногой. Тяжёлое тело плохо слушалось, сильно болела голова, в ушах свистело и звенело, а ногу сильно стягивало, будто кто-то прищепками закусил кожу. Привстал на кровати и с ужасом осознал, что нахожусь в полевом госпитале. Унылая палатка из серо-коричневого брезента, заставленная койками, на которых лежали солдаты: кто-то забинтованный, кто-то без руки, кто-то без ног. У многих стояли капельницы — тонкие, прозрачные трубки тянулись от груди и рук солдат прямо под потолок палатки. От моей правой руки тоже ползла тонкой змейкой прозрачная трубочка, уходя вверх. Банка капельницы была обвязана верёвкой и закреплена где-то высоко. Я пробежался взглядом и увидел, что у пары солдат были обезображенные лица, перекошенные грубыми шрамами и отёками. Мне показалось, что они мертвы.
Тихий, но приятный женский голос пробился сквозь мой звон в ушах:
— Лейтенант Шуруба.
Я повернул голову на источник звука. На входе в палатку, против света, стояла невысокая фигура с достаточно округлыми формами. Женщина. Яркое солнце полностью затемнило её лицо, я лишь видел силуэт. Фигура подошла ко мне, и я замер, едва дыша. Это было ОНА. В её руке был котелок, наполненный ароматным чаем из листьем малины и мяты… Такой головокружительный аромат!
Она низко склонилась ко мне, обхватила руками моё обросшее лицо и горячо поцеловала…
Меня выдернуло от ее мягких теплых губ. Я сижу за старым столом. Я снова старый и больной.
— Помнишь, как мы с тобой были счастливы? Шуруба, помнишь ведь? — спросила Варя, отпив чай.
— Помню, Варя. Ни на миг не забываю. — ответил я и потянул руку через стол, чтобы схватить её.
Но Варя одёрнула руку и сказала, очень строго посмотрев на меня.
— А я никогда не забуду ту ночь. Помнишь?
Темнота поползла перед глазами. Я снова очнулся в полевом госпитале. Странное ощущение пробудило меня. Открыл глаза, но не спешил подниматься. Что-то во мне колотилось, нарастала тревога. Это было какое-то странное ощущение. И боковым зрением увидел его.
По госпиталю ходил невысокий тощий мальчишка, осторожно и бесшумно переступая ногами по половым доскам. Он быстро метался от койки к койке и делал одно точное движение рукой. Я не понимал, что происходит, но пацан подошел ближе. И я все понял. В его руке был нож или кинжал, что-то острое, металлическое. Мальчишка подходил к спящему, обессиленному раненому солдату и вскрывал горло. Резал мужиков, как свиней.
Я следующий. Я последний. Мальчишка подошёл ко мне. Так близко, что я разглядел его умиротворенное лицо. Он гордился и упивался содеянным. Такой зелёный, еще совсем ребёнок! Лет десять-двенадцать. Чёрные глаза блеснули в тусклом свете одинокой лампы, а на лице проступила лютая ненависть. Пацан занёс надо мной нож. Я рывком схватил его за бок и кулаком ударил в челюсть. Затем я встал, не чувствуя боли, выхватил нож из его руки и провел им по его шее. Я вскрыл его горло. Ярко-красная горячая кровь фонтаном хлынула из глубокого пореза. Мальчишка смотрел на меня до последнего вздоха, пока не закатил глаза. А я стоял и ждал, когда он окончательно сдохнет. Кровь пульсирующими струйками вырывалась из его гусиной шеи, с каждым разом фонтан становился всё слабее и слабее… Мальчишка рухнул на пол.
У меня закружилась голова. Я почувствовал боль, упал на колени и пополз из палатки, надеясь успеть к своим.
Но было поздно. Осталась лишь звенящая тишина.
Я рванул к одной жилой палатке, пузом скребя землю — все мертвы. Рванул к другой — никого. Наших всех перерезали.
Ледяной ужас пронзил меня. Осталась только крошечная палатка медсестёр… Я подполз туда и остолбенел. Убили девчонок. Самым зверским образом. Я растерянно смотрел на пятна крови, медленно пропитывающие доски пола. Будто красные маки среди полевых цветов.
И я тут я заметил Варю… Она лежала на нарах, обнажённая, вся исполосованная вдоль и поперёк… На ярко-белой коже, такой чистой и светлой, как первый снег, расползались черно-красные полосы и пятна. А трое мужиков с чёрными бородами стояли посреди палатки и что-то говорили на своём. Они будто обсуждали утренние новости, улыбались. Я схватил кочергу, лежавшую около буржуйки, вскочил на ноги и точными ударами по голове положил двоих. Третий замер, вжался в брезент и вылупился на меня.
— Я никого не трогал. — сказал он спокойно, смотря мне прямо в глаза.
Я занёс кочергу и всадил загнутый конец ему в лицо. Он захрипел, упал набок и начал содрогаться. Сквозь непонятные слова я разобрал:
— Гнить тебе до смерти! Будь ты проклят!
Я
