Дневники склейщика чашек - Ирина Вячеславовна Корсакова
— Простите, пожалуйста, мне очень нужно войти!
Подойдя к аборигену, она с удивлением увидела, что щеки его гладко выбриты, а ногти коротко пострижены и, наверняка, знакомы с маникюрным набором. Он слегка мотнул головой в сторону велосипеда:
— Рекламу что ли привезла? Не надо. У нас и ящиков-то почтовых нет.
— Это не реклама, это ткань. Я к Гере, — и добавила невпопад, как будто разговаривала с суровой секретаршей, — у меня назначено…
Мужчина приподнял брови и повернул к ней не только лицо, но и весь торс с Птичками.
— К Гере?! Смотри-ка! Кому Гера, а кому — Герасим Михайлович.
Глаза у него были серые, чуть на выкате с короткими выцветшими ресницами. Левый был наполовину закрыт безобразным бельмом.
— Это Вы что ли?
Ванька совсем растерялась. Меньше всего этот дядька с внешностью и голосом спивающегося отставника был похож на дамского портного «Герочку»
— Я и есть. Только у меня ничего, как ты изволила выразиться, не «назначено». То есть назначено, но не с тобой. Э…, не помню, как величать, но в её одёжу таких, как ты, три влезет, — он на мгновение задумался и добавил, — вместе с велосипедами.
— Точно! Это наша главная бухгалтерша!
— Воот!
— Она сегодня не сможет, просила передать, что договоренность в силе, позвонит на следующей неделе. А я хочу платье заказать, правда, еще не знаю точно — какое…
— Ясно, что не знаешь, — согласился Герасим, — но я индивидуальный пошив сейчас не принимаю.
— Как это?
— Так это. Взял крупный заказ от кооператива. И оставшиеся дошиваю. Да, вот, еще эта твоя на следующей неделе придет…, как её?
— Инна Яковлевна.
— Во, во! Колобок на выданье!
— Гы-ыы…
— Вот тебе и «Гы».
— Но у меня заказ не срочный. К осени.
— Тем более. Позже приходи, может, освобожусь малость.
Он повернулся к двери, тронул ключом-«таблеткой» замок и скрылся, не попрощавшись, в подъезде, из которого пахнуло подвальной сыростью, псиной и чем-то еще, не идентифицируемым, но явно не имеющим отношения ни к подвалам, ни к собачьим экскрементам.
Ванька раздраженно дернула руль и потащила велик к выходу. Она не могла понять: нахамили ей, или — нет. Вообще-то, она привыкла, что мужчины разговаривали с ней иначе: улыбочки, комплименты и прочие радости межгендерных коммуникаций. Иногда это забавляло, порой вызывало досаду, но было привычно. А этот лупоглазый дядька, которому имя «Герочка» шло, как индюку семейные трусы, окончательно выбил её из колеи.
— Нормально начинаются выходные…, хорошо, хоть, что дождь так и не собрался.
— Эй!
Из окна над козырьком парадной торчала взлохмаченная голова.
— Возьми зонт, а то сейчас промокнешь!
— Да, вроде, не обещали.
— На небо надо смотреть, а не в интернет, — хмыкнула голова.
Отпустив руль и выпрыгнув вверх и влево, Ванька поймала крапчатый синий зонт, успела подхватить медленно кренившийся к земле велосипед и сама удивилась своей ловкости.
В окне уже никого не было, но голос из темного проема спросил:
— Тебя как звать-то?
— Аня…, Анна Андреевна, — крикнула Ванька в темноту окна.
— Ну, пока, Анна Андреевна, — усмехнулось окно, — зонтик с бухгалтершей своей передашь.
— На черта мне этот дурацкий зонт, — ругалась Ванька, волоча велик по песку, — Герасим, блин, Михайлович…, Герасим и Му-му…, догхантер, мать его! Чтобы я к такому месяц на примерки ходила? Нееет! Завтра же пойду и куплю готовое платье!
Выбравшись на улицу, она вздохнула с облегчением, поставила ногу на педаль, привычно толкнулась и покатила, сперва — по улице, потом — вдоль канала. Ветер мгновенно поставил дыбом жесткую непослушную челку.
— А ткань теперь куда девать?! Чччерт! Правду говорят: бог шельму метит!
В этот момент ей пришлось прервать свой гневный монолог, потому что первый в этом году полноценный летний ливень брызнул в лицо водой с неловкой игривостью пятиклассника, решивший поухаживать за девочкой, моющей руки перед входом в школьную столовую.
— Ой!
«Вот и зонтик пригодился!» — тихо, но отчетливо проговорил кто-то в Ванькиной голове и подмигнул уродливым белесым глазом.
2
Гера подбросил, как бы взвешивая на руке, полуторалитровую бутылку с рыночным молоком и сказал пустому холодильнику:
— И сильно приталенные не надо! У нынешних школьниц с талиями напряженка, расшивать замучаются.
Он уже выложил принесенные продукты, но дверцу закрывать не хотелось — холодильник был единственным источником если не холода, то прохлады, ставшей жутким дефицитом в последние нестерпимо жаркие дни. Захотелось вытянуться на давно не метеном полу кухни, положив голову рядом с овощными ящиками, и подремать, до вечера, когда жара начнет спадать. Уйдет с глаз долой обрыдлое своей позитивной желтизной светило, и, если повезет, легкий ветерок с воды расшевелит ленивые картинки в голове: выкройки, недоработанные эскизы, изумительного медового оттенка пепельницу в кабинете завскладом, субтильную фигурку самого заведующего; тут же, как будто, для контраста, бесформенный пятьдесят восьмой размер новой заказчицы (таких он про себя называл «тесто»), прямые и упрямые, цвета новеньких советских пятаков волосы на голове той девочки с велосипедом…
— Надо же! Я и забыл о ней!
Последние три недели были аховые. Директор кооператива, на который он подрядился работать, вдруг заявил, что ему не достаточно конструирования, и что до подписания акта о выполненных работах, Герасим Михайлович, мол, должен еще помочь внедрить в производство эти несчастные спальные комплекты. Ничего подобного он был не должен, и в кратких, но веских выражениях объяснил это зарвавшемуся владельцу мастерской. Тот заныл на октаву выше, предложил дополнительный договор с другой, разумеется, суммой. Пришлось согласиться (а что делать?) и с утра до вечера без выходных торчать в жутких душных, не прибранных цехах, оставляя индивидуальные заказы на ночь и на время коротеньких обедов, которые случались далеко не каждый день. И твердить себе, что это нормально: ходить каждый день на работу в одно и то же место, ругаться и перекуривать это дело с одними и теми же людьми, поздравлять с днем рождения кассиршу, кокетливую сорокалетнюю старую деву, общем — жить нормальной человеческой жизнью, имеющей логику, последовательность, развитие. Найти «свою колею», свой ритм, свой стиль, в конце концов. Его же обычное существование напоминало костюм опереточного цыгана-порошайки в провинциальном театрике: красный пояс из «Кармен», сапоги из «Кота в сапогах», жилетка и шляпа непонятно откуда, плюс лохматый парик, оставшийся от недавно почившей полоумной травести. Живописные лохмотья, собранные по гримеркам. Художник по костюмам такими мелочами не занимается —
