Жизнь Фениксов - Татьяна Владимировна Овсянникова
— Батыр, с которым вы озорничаете, больше и сильнее тебя, но почему-то исполняет все твои приказы. Твоя сила в другом, сынок.
Хан любил волю. Гнал коня, чувствуя мощь его тела. Когда возвращался, отец улыбался:
— Ну что, догнал сегодня ветер?
Он сам принес в шатер лекаря поднос со сладостями. Беседовал с мальчиком серьезно, как со взрослым. Слушал о его успехах. И видел потом его последний взгляд, исполненный ужаса: мальчик смотрел ему прямо в глаза, сквозь выступающие слезы, словно спрашивая, за что ты со мной так поступил? Сладости были отравлены. Алибар тщетно пытался его спасти. На следующий день в шатер правителя были приглашены один из придворных со всей его семьей: жены и дети, Хан принимал их радушно. Младшая жена держала на руках совсем еще маленького сына. Слуги внесли подносы со сладостями. Он подал придворному знак подойти поближе:
— Кто убил твою семью, Тайлан?
Тот смотрел непонимающе. Хан повторил свой вопрос еще раз, и тогда ужас отразился в глазах последнего, тело стало сотрясаться от рыданий:
— Я. Я сам убил свою семью…
Хан направился к выходу из шатра:
— Помни, Тайлан: если ты решишь съесть все сладости сам — их не хватит твоим детям. Им не хватит легкой смерти, Тайлан.
Первая жена Хана, совсем юная, носящая тогда его первенца, тоже была отравлена. Он метался тогда, как раненый зверь. Со временем сердце покрылось панцирем. О, враги мои, вы потрудились на славу!
А сейчас он чувствовал чье-то холодное присутствие рядом с собой. Ему приснился русич. Тот самый. Они сидели друг напротив друга в кромешной темноте, «во тьме погибельной затворенные». Но от русского исходило какое-то слабое свечение, и Хан мог прекрасно его разглядеть: в сорочке небесного цвета, тот был гораздо моложе, чем при их последней встрече, почти юный, улыбался и смотрел на Хана ясным взором. Этих двоих русских, уже раненных, оглушили и привезли в стан. Тот, что старше, был не из простолюдинов: его байдана была сплетена из крупных плоских колец, и на каждом кольце выбита надпись:»С нами Бог никто же на ны». Молодой воин защищал своего товарища на поле боя из последних сил — скорее всего, был его ординарцем. Хан собирался переманить русских к себе на службу — пусть наказывают мятежных и жгут свои села сами, зачем класть головы воинов его степного народа. Они отрекутся от своего Бога и отныне будут поклоняться божествам Огня, расскажут в своих землях о непобедимости и величии степного правителя. Хан усмехнулся — его имя и так навевало ужас на все города и селения. Страх — твой главный союзник. Он заходит в сердца твоих врагов задолго до того, как они услышат топот копыт твоей конницы. Хан не знает пощады — клинки его воинов вдоволь напьются крови, а выпущенный ими огненный зверь слижет своими языками целые селения. У непокорных будет вырезано все мужское население, начиная с тех, чья голова уже достает до середины колесной оси. Их жен и дочерей погонят как скот, с веревками на шее, в рабство. Смерть и ужас — больше ничего враги не должны знать о Хане. Утром русичей выволокли и поставили на колени перед шатром Правителя. К ним подошел воин — поставил перед каждым чашу с кумысом.
— От этого пойла только пердеть басом…, — юноша опрокинул кумыс на землю. За такое осквернение полагалась смерть. Мелькнул клинок, и голова его лежала в луже кислого молока. Горячая кровь залила стоящего рядом на коленях пленника. Хан сделал еле заметный жест рукой. Воины замерли. Смерть товарища должна была сделать русича посговорчивее. На несколько мгновений могло показаться, что цель достигнута: он смотрел отрешенно, словно видел то, чего не могли увидеть другие. И только глупец мог решить, что пленник сломлен. «Молится,»— понял Хан.
— Преклонись перед нашим богом Огня. Станешь одним из наших военачальников, возьмешь жену из наших знатных родов.
— У меня один Бог, другого Бога не вем…
— Что-то я не вижу, чтоб твой Бог поспешил спуститься с небес, чтоб спасти тебя…, — свита угодливо засмеялась.
— Ты понимаешь только то, что можешь увидеть или пощупать, ровно дите неразумное. Не трудись.
— Что ж, если твой Бог не спешит к тебе, тогда сам поспеши к нему навстречу. У нас быстрые кони!
Еще не время, я слышу тебя, мама…Не открывая глаз, сквозь ресницы Хан увидел лицо Фатиха, предателя, нанесший ему удар в спину, начальника своей стражи. Сегодня перед закатом солнца они отправились небольшим отрядом в соседнее селение. Хан вновь чувствовал волнение сердца — такое давно забытое чувство, и виной тому была девушка. Она напомнила ему Жамиле. Он снова ехал сегодня, чтобы повидать ее. Об этих его поездках знал только Фатих и еще несколько воинов, сопровождавших его. Все они теперь были перебиты. Фатих обыскивал его, в надежде поживиться, и сейчас разглядывал бусины, которые вытряхнул на ладонь из расшитого золотом мешочка. Это все, что осталось от ожерелья, которое Хан когда-то собирался подарить Жамиле. Он жил тогда в семье дяди, который забрал его к себе после гибели родителей и брата, и уже несколько раз сбегал. Его возвращали и наказывали. Сыновья дяди относились к нему с плохо скрываемой ненавистью — мало нашлось бы воинов, столь же искусных, как он. Жамиле была радостью его сердца в том змеином гнезде. Они любили друг друга.
— Глупец! Ее отдадут замуж за Мирсалима, и увезут в другое селение, — Назым, старший сын дяди, с злостью дернул ожерелье из его рук, бусины запрыгали по полу, остались только эти три, крепко зажатые в ладони Хана. Ту злую усмешку брата и катящиеся по полу бусинки Хан вспомнил, смотря на его насаженную на кол голову — казнили мятежников, готовивших заговор против него, их Правителя. Бусины не представляли ценности, но жадный Фатих уже прятал их за пазуху. Жизни, покидавшей тело Хана вместе с вытекающей из раны кровью, осталось лишь на то, чтоб напитать его — маленькое смертоносное жало, подарок маленькой и опасной, как кобра, ханши Расимы-ханум. Тогда он принял подарок, почтительно склонившись, но уголки губ тронула улыбка — уж больно «женским» был этот клинок, на маленькую женскую ладонь. Это не
