Нерушимый 3 - Денис Ратманов
На кой черт я сунулся сразу в высшую лигу? Думал, на волевых выеду? А ни фига! И теперь ты, Саня, самый позорный вратарь, которого видел Шпала! Ты вспомни, как он глаза закатывал, да ему стыдно на тебя смотреть было!
— Нерушимый, ну что ты такой… ржавый! Никакой пластичности! …в штаны навалил! — его голос звучал, как удары плетью. — Мешок с говном! Полено!
И вообще, на фига вратарем пошел? Думал, это проще? Хрен там! Падения эти, а особенно — с перепрыгиванием здоровенного валика — это же трындец! Не футбол, а акробатика, потом можно спокойно каскадером подрабатывать. Потихоньку разгоралась злость, сворачивалась огненным шаром. Есть! Теперь — протянуть лучи из середины груди к рукам, ногам, голове, слить их с сосудами. Казалось, по венам прокатился жидкий огонь, сердце забилось чаще, в голове просветлело, а потом вдруг силы кончились, мысли начали путаться, и я провалился в сон.
Вскочил по будильнику, отмечая, что, хоть бока и болят, отбивной я себя больше не чувствую. Гематомы, которые только начали наливаться на бедрах, выглядели так, словно им несколько дней.
Клыков все играл, вперившись в экран телефона. А я задумался о том, кто же ворует наши вещи. Мы закрываем комнаты, уходя. Когда нас нет, их открывают и проводят влажную уборку. Значит, есть смысл поговорить с уборщицей, благо я умею считывать, чего человек хочет. Интуиция подсказывала мне, что уборщица — слишком очевидно. Нужно разузнать, кто еще имеет доступ к ключам, и внимательно присмотреться и прислушаться ко всем сотрудникам.
Взяв бутылку воды, мы собрались на кросс, как вдруг без стука в комнату ворвался встревоженный Микроб. Первой мыслью было — неужели у него украли самое ценное — гитару?
— Пацаны! — крикнул он, вытаращив глаза. — Там это… Мика чудит!
Мы с Клыковым вскочили одновременно, вылетели в коридор и за Микробом рванули по коридору. Федор остановился возле своей двери, откуда доносились грохот и приглушенное бормотание.
— Вот, — сказал Микроб, распахивая дверь.
Погосян хватал раскиданные по комнате вещи и заталкивал в дорожную сумку, приговаривая:
— Ара, Ара, как скотину какую называют! Как будто я не человек. Обезьяна! Кривоногий! Бездарь! — Вены на его шее вздулись, покрасневшие глаза лезли из орбит. — А тэпер еще и жирный Поласкун! Тридцать процент жира! А себя он видел?
— Ты куда это собрался? — спросил я.
— Валить. — Он длинно выругался. — Вертел я такой тренировка! Ара, Ара! Жирный. — Он раскинул руки. — Где я жирный? У меня широкий кость! Надо, чтоб, как Микроб был?
Он пнул кровать, долбанул тумбочку. Схватил гитару Микроба, замахнулся…
— Э-э-э! — только и успел крикнуть Федор.
Я рванул к Мике, повалил его мордой в пол, выкрутил руку, усевшись сверху. Гитара была спасена.
— Ты че чудишь, а?
— Да пошел ты! Отпусти, падла! Пусти, сказал! — Погосян дернулся пару раз и затих, стукнулся лбом о пол.
— Психанул? Ничего, — примирительно проговорил я. — Я тебя сейчас отпущу, ты не будешь разносить комнату?
Он покачал головой, и я сел рядом с ним, похлопал его по спине, глядя, как Микроб придирчиво осматривает гитару.
— И что, ты вот так просто сдашься? Они хотят от тебя избавиться, и ты доставишь им такую радость? Просто возьмешь и уедешь? И не будешь бороться?
Я понимал, что это дешевая манипуляция, сам бы на такую не повелся, но на Мику подействовало, он мотнул головой, поднялся на локтях и злобно рыкнул:
— Хрена им!
— Правильно, — я покосился на Микроба, хлопающего себя по запястью — время, мол. — Знаешь, как меня сегодня обзывали? Мешком с дерьмом. У-у-у. Два с половиной часа непрерывно, прикинь! Но я не собираюсь сдаваться. А ты если уедешь… ты же команду подведешь. Кто же на твою позицию встанет?
— Короче, Мика, ты нам нужен. Сопли подбери — и погнали! — проговорил Микроб. — А потом порвем их в клочья!
Мика застегнул сумку и сунул под кровать, туда же отправил разбросанные вещи. Конечно ему тяжело. Наверняка мальчик из обеспеченной семьи, авторитет в своей школе, никогда ни в чем не знавший нужды, и вдруг — такой прессинг, никто не уважает, все посмеиваются, тренер вообще зверюга!
Но, как говорил Саныч и пел Микроб: здесь для слабых места нет.
Мы вчетвером пошли на пробежку, а я заранее себя утешал, что, если не осилю кросс, ничего страшного. Одним позором больше, одним меньше. Двадцать километров — это что-то запредельное… «Заткнись», — мысленно сказал я активировавшемуся Звягинцеву. Не сдохну. Вытяну. На костях выползу, но не сдамся!
Стартовали мы прямо от спортивного комплекса и бежали вдоль автомобильной трассы. Виктор Иванович махнул пухлой ручкой и крикнул:
— Поехали!
Все было, как в прошлый раз, тренеры так же катили следом на гольф-каре, но на небе не было ни облачка, не по-зимнему ядовитое солнце грело макушку и издевательски намекало, что дождя, который нас спас в прошлый раз, не будет.
До кольца мы бежали в одном темпе, потом с гольф-кара спрыгнул Сан Саныч Димидко, возглавил строй, и началось:
— Приставной шаг! Челночный бег! Бег спиной вперед! Ускорились! Еще! Еще! Перешли на бег трусцой!
И так восемь повторов. Пот застилал глаза, сердце выскакивало, перед глазами мельтешили мушки, но я не сдавался. Было так тяжело, что, сосредоточенный на себе, я не заметил, как мы достигли города и побежали вдоль трамвайных путей. Когда затошнило и перед глазами начало темнеть, вдруг пробудилась внутренняя энергия, задышалось легко и свободно, словно впрыснули порцию адреналина прямо в сердце.
Я поглядывал на Погосяна, он хрипел, сипел, обливался потом, но держался.
Первым с дистанции сошел Дрозд. Потом — плотный парень из команды запасных. До центра города дотянули двадцать три человека. Если бы не запредельная нагрузка Саныча, эти десять километров мы преодолели бы без труда.
— Остановка! — распорядился Киря, паркуя гольф-кар возле массивного здания морпорта. — У вас час на то, чтобы осмотреться, и — назад. Подыхайлы, — Киря бросил мяч Дрозду, — кто не добежал, айда на песочек пасы отрабатывать. Отдых вы не заслужили.
Сан Саныч легкой трусцой двинулся вдоль набережной. Не трусцой — скорее быстрым шагом. Мы потянулись за ним. После того темпа, что мы держали, эта пробежка казалась прогулкой черепашьим шагом, и мы успевали вертеть головами, рассматривая окрестности.
Накануне я прочитал, что в Евпатории две набережных, но на какой из них мы оказались, понять пока было трудно. Поднялся ветер, заиграл натянутыми канатами мачт яхт, стоящих у пирсов, и они затрепетали, засвистели протяжно и тонко.
Мы бежали по плитке под мрамор, глядя на покачивающихся на волнах лебедей, ожиревших
