КОМА. 2024. Вспоминая Джорджа Оруэлла - Изольда Алмазова
Мои губы задрожали, и мне уже было не по силам сдерживать слезы, хлынувшие из глаз. В эту минуту я не могла представить себе эту отвратительную и трагическую картину, описанную Сергеем всего парой слов. Волна сострадания и безмерного горя захлестнула меня. Как женщина, как мать двоих детей я не могла не понимать, что творилось с моими любимыми друзьями в тот роковой час. Теперь я была убеждена в том, что Мара поседела именно в тот день, а Павел принял единственно верное решение: искать пути к сопротивлению беспределу, творящемуся здесь.
Я почувствовала приступ дурноты и сложилась пополам, чтобы угомонить разбуянившийся желудок. Слезы катились по моим щекам, но я не вытирала их. Я хотела, чтобы боль, пронизывающая меня насквозь, ушла вместе со слезами. Серега притянул меня к себе и погладил по голове, как маленького обиженного ребенка.
– Ну все, все, успокойся, – мягко проговорил он. – И пока Павел еще не присоединился к нам, я все же хочу договорить, прости. – Нырков собрался с духом и тихо заговорил вновь: – Когда Игоря забрали, Мара получила удар такой силы, что не смогла с ним справиться. От пережитого потрясения у нее начал развиваться острый психоз. Ее долго лечили. Паша продал оставшиеся золотые украшения Мары, которые они берегли на черный день. Друзья, правда с большим трудом, устроили его водителем в автопарк и ему стало немного легче с оплатой больницы, врачей и лекарств. Но вернуть, выкупить сына он не смог. Нужны были очень большие деньги. И отдавать детей даже за выкуп, чиновники не хотели. Рабский труд оказался очень востребованным, и страна нуждалась в нем. Так сказал ГГ. Поэтому никакие жалобы, уговоры, суды и адвокаты не помогли Гольскому вернуть мальчика домой, даже невзирая на то, что он уже имел работу.
Нырков надолго задумался. Молчала и я. Но потом все же Серега решил выложить все карты на стол.
– Ты спросила меня, почему мир не знает об этом? Так вот, вы знаете эти учреждения как воспитательные колонии для трудных детей, подростков и сирот. В ДДС детей учат читать и писать. Их кормят за счет государства. И с самого первого дня их пребывания там их зомбируют. Даже разработаны специальные программы и пособия, как это делать быстро и эффективно. С 8 лет они начинают работать. Бесплатно, естественно. Содержат их там до 23 лет, а потом приписывают к домам Высших или к предприятиям. Крепких и сильных физически отправляют на службу в армию или МОП. Иногда родители могут навещать своих детей, но представляться должны как благотворители. Дети должны забыть о родителях навсегда. За эти визиты и коротенькие свидания надо платить, и многим это просто не по карману.
Я чувствовала, как волосы шевелятся на голове. Я уже не просто плакала, я стонала:
– Хватит… хватит…
– Не плачь, Женечка, прошу тебя. Успокойся и вытри слезы. Я уже Пашку вижу. Я не хочу, чтобы он застал тебя такой… такой расстроенной, – виновато пробормотал Серега.
А Павел бодрым шагом, улыбаясь во весь рот, приближался к нам. Я быстро вытерла слезы и тоже попыталась изобразить улыбку. Но Гольский сразу заметил мое искаженное болью лицо и красные опухшие глаза. Он с тревогой поинтересовался:
– Ты плакала? Что здесь произошло? Зачем, Нырков, ты обидел мою дорогую подругу?
Серега чуть слышно ответил:
– Извини, Паша. Я ей все рассказал.
– Понятно. Что ж, двинули домой? Мара уже заждалась нас и, наверное, волнуется.
Гольский, не глядя на меня, подхватил свой рюкзак и без слов двинулся в сторону поселка. Мы с Серегой поплелись за ним.
Признаюсь, по дороге к даче Гольских, я еле тянула ноги. Я немного успокоилась и шла, опустив глаза. Мне казалось, что мои грязные и мокрые кроссовки, стали еще грязнее и тяжелее от налипшей на них грязи. Грязь намертво прилипла к подошвам и теперь оставалось только одно – выбросить кроссовки в мусорный бак. Отмыть их и придать им первозданную чистоту и белизну не сможет даже сам Господь Бог.
Все оставшееся время этого странного дня я пребывала в какой-то прострации. Я машинально выполняла какие-то действия, безразлично общалась с Гольскими и Нырковым. Что-то ела и что-то пила, абсолютно не чувствуя вкуса и запаха еды. Наверное, я что-то говорила и, думаю, отвечала на вопросы друзей невпопад. Но все это словно пролетало мимо моего сознания и совершенно не контролировалось мною.
Я не помню, когда с моей руки сняли смарт-браслет, как мы вернулись в город, как я приняла душ и завалилась на кровать. Только уже засыпая, я вспомнила о том, что не позвонила Олафу. Но встать, добраться до iPhone и сделать звонок мужу у меня не было сил.
День четвертый.
18.
Меня разбудила настойчивая трель iPhone. Это звонил Олаф. Обеспокоенный муж едва смог дождаться восьми утра.
– Доброе утро, милая.
– Привет, – пробормотала я в трубку, выудив ее из кармана джинсов, в беспорядке валявшихся на полу у кровати. – Который час?
– У вас восемь. Почему ты не позвонила вчера? – сходу начал наступление рассерженный Свенсон. В его голосе даже слышались нотки раздражения. И я легко могла себе представить, как он переволновался из-за того, что я не позвонила вчера вечером. А еще я была уверена, что если покопаюсь в списке непринятых вызовов, то обнаружу, что Олаф звонил мне уже раз десять. – Мы же договаривались, что ты будешь подавать голос каждый день. Это очень безответственно с твоей стороны не отвечать на мои звонки.
– Олаф, дорогой, прости. Я вчера очень устала. Надышалась свежим воздухом. Впечатлений было много. Вот и легла рано. Я просто не слышала звонков.
– Женя, я очень зол на тебя. Я думал, что с тобой что-то случилось. Нельзя же в самом деле так легкомысленно относиться к…
– Ну прости, – перебила я мужа и окончательно проснулась. – Я обещаю, что больше такого не повторится. Я буду звонить каждый вечер. Клянусь.
– Ну ладно, – смягчился Свенсон. – Как прошел день? Как рыбалка?
– День прошел замечательно, – без зазрения совести соврала я и, придав голосу жизнерадостности, похвасталась: – Я поймала жирного карася, и мы его съели. А еще маленького карасика, но мы его отпустили на волю.
– Ты поймала только две рыбки? Вот улов, так улов, – засмеялся Олаф. И я почувствовала, как его внутреннее напряжение начинает понемногу спадать. – А сегодня куда направишься?
– Пока не знаю. Буду смотреть по погоде.
– Хорошо, Женя. Вечером позвонишь?
– Непременно.
Свенсон еще раз
