Правда понимания не требует - Саша Фишер
Шпатц внимательно разглядывал лицо неожиданно стушевавшегося Бруно. Кажется, он поверил в контролера. Шпатц не знал, практикуют ли такие вещи в Шварцланде, но в Сеймсвилле они с отцом регулярно подсылали тайных покупателей и тайных коллег, чтобы проверить, как работают банщики и прачки, когда рядом нет начальства.
— Я думаю, мы можем договориться, Бруно...
Глава 5
Eine Stimme aus dem Licht
Fällt dem Himmel vom Gesicht,
Reisst den Horizont entzwei:
Wohin gehst du?
Hier ist nichts mehr frei.
(Некий голос из света
Нисходит с небесного лика,
Разрывая горизонт напополам:
Куда ты идешь?
Здесь уже ничто не свободно).
Mein Land — Rammstein
— Мне кажется, это плохая идея, Шпатц, — Флинк тревожно ерзал, постоянно оглядываясь на входную дверь. — На места Лангермана я бы послал нас обоих куда подальше.
— Вот и проверим, похож ты на Лангермана по образу мыслей или нет, — Шпатц вообще не волновался, скорее чувствовал что-то вроде азарта. Редактор «Фамилиенцайтунг» обрадовался его звонку и сообщил, что готов встретиться через час в кондитерской на Югендштрассе, рядом с конной статуей кайзера Зогга.
— Если он узнает, что это я писал те послания Дагмар, то...
— Флинк, тебя ведь не это беспокоит? — Шпатц отложил красочное меню с множеством штруделей, панкухенов и зюсеркуссов в сторону. — Лангерман стрелял в меня совсем не потому что он ревнивый болван, ему просто хотелось показать Дагмар, что он злится. Дагмар здесь нет.
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — Флинк снова бросил взгляд на входную дверь.
— Флинк, ничего особенного не произойдет. Мы просто скажем ему правду чуть раньше, чем успеем утонуть в мусорном ручье.
— Да, ты говорил, — Флинк вздохнул и замолчал. Шпатц снова глянул в меню. Названия были аппетитные, но сладостей не хотелось совершенно. Странный человек этот Лангерман. Назначил встречу в кондитерской, будто им по десять лет, и они мечтают набить животы приторной выпечкой, слизывая с пальцев липкую сахарную пудру.
Кондитерская называлась «Зибилле». Так звали одну вейсландскую деву, которая любила стряпать. По легенде, ее дом был аккурат между двух враждующих племен, что очень мешало мирному бизнесу фройляйн. Племена регулярно совершали набеги, но в полноценную войну не вступали. А вождь одного из племен был влюблен в Зибилле и частенько возлегал на ее ложе в свободное от разбойных набегов время. Девушка пыталась убедить его начать уже войну и завоевать соседей, но вождь все время находил какие-то отговорки. Тогда фройляйн решила взять дело в свои нежные руки. Когда вождь в очередной раз пришел к ней, она подсыпала ему в пирог сонное зелье и принялась за дело — замесила тесто, наварила крема и, поглядывая на безмятежно посапывающего возлюбленного, испекла торт, который невозможно было отличить от его головы. Положила его в коробку, написала двусмысленную записку, из которой следовало, что голову сию прислало соседнее племя, и отправила гонца с гостинцем. Племя ее вождя полностью оправдало ожидания — они похватали оружие и ринулись в атаку. К тому моменту, когда вождь проснулся, война уже была выиграна — соседнее племя порабощено, их воины перебиты, а женщины и дети взяты в плен.
Утверждается, что так появился на свет первый Вальтерсгаузен — сын вождя и той самой кондитерши Зибелле. И торты в форме головы кайзера по сей день украшают праздничные столы Вейсланда. Как символ своевременной решительности или чего-то подобного.
— Герр Макс, рад, что вы согласились встретиться, — разглядывая пышные формы нарисованной на стене кондитерской Зибелле, Шпацт не заметил, как Лангерман подошел к их столу. — Герр Роблинген? Вы знакомы?
— Герр Лангерман, рад вас видеть, — Шпатц встал и протянул руку. Редактор «Фамилиенцайтунг» принял рукопожатие и устроился на свободном стуле.
— Рекомендую яблочный штрудель, герр Макс...
— Я хочу сразу перейти к делу, вы не против? — Шпатц посмотрел на напрягшегося Флинка. — Во-первых, меня зовут Шпатц Грессель, а не Макс Вангенхайм...
Лангерман сидел, сцепив руки, и смотрел вниз. На безымянном пальце левой руки тускло поблескивала печатка с выгравированным геометрическим рисунком в форме нескольких треугольников, вписанных друг в друга. Шпатцу символ показался смутно знакомым, но ничего конкретного про него не вспомнилось.
— Герр Лангерман, извините, если я расстроил вас этой историей, — снова заговорил Шпатц.
— О нет, герр Грессель, вы ни в чем не виноваты, — Лангерман наконец поднял взгляд от стола. — Я очень рад, что вы мне это все рассказали. Герр Роблинген, так это вы, получается, автор тех полных романтики и поэзии писем?
Флинк кивнул.
— Ваш эпистолярный талант много превосходит художественный, вы не думали о карьере журналиста?
— Что вы имеете в виду, герр Лангерман, — щеки Флинка покрылись румянцем. — Вы хотите, чтобы я писал для «Фамилиенцайтунг»?
— Нет-нет, герр Роблинген, но у меня к вам есть предложение другого рода... — Лангерман положил на колени портфель. — Молодые люди, у вас есть планы на эти выходные?
Шпатц посмотрел на Флинка. Его взгляд наконец отлип от носков собственных ботинок, и глаза его заблестели.
— Раз в две недели я устраиваю небольшие приемы для своих друзей. И чтобы общество не закостенело, иногда приглашаю на них
