Месть Порченного, или Как я провел это лето - Виктория Викторовна Михайлова
Чтобы никого не смущать своей кислой миной, я сел в самый дальний угол столичного кабака. Трактирщик очень удивился, когда я вместе с морковью оплатил ему и за бутылку открытого безалкогольного пива. Сказал, что я первый в его жизни пьющий эльф, а что-то впервые случается в его возрасте не каждый день. Стражи к тому времени уехали за подельниками орка-наркоторговца. Это для нас кошмар закончился, а у них служба. На полигоне остался только Зарий. Мне кажется, я видел, как он сидит без мундира и молча потягивает травяной чай. Хотя он заслужил чего-то покрепче. Йени права, его теперь повысят. Я дернулся было к барной стойке, чтобы купить своему новому знакомому чашку гномьего спиртового кофе, но обернувшись понял, что опоздал. Единственная знакомая мне эльфийская официантка, уже переодевшаяся в обычные городские штаны и выцветшую футболку, стояла перед стражем, приветливо улыбаясь и застенчиво краснея. На плече у неё болтался полупустой рюкзак. Уезжает. Пришла попрощаться. Позже я видел, как они целовались за шатром, но это мне тоже вдруг стало безразлично.
Мы на последний парад решили не оставаться, хотя трудами стражей и мастеров почти никто не полигоне не был в курсе предотвращенного преступления. Это не очень хорошо для репутации любого публичного мероприятия, когда на нем убивают отдыхающих и продают наркотики крупными партиями. Пришлось оставить свои данные властям. И в академию, конечно, тоже сообщат. Йени, вся зеленая, тихо копошилась в своей палатке-коротышке. Если станет известно, что она чуть не убила подозреваемого, её могут отчислить. Я для себя решил, что никому об этом не расскажу даже под присягой. Это была случайность. Я хочу верить, что случайность. Лагерь собирали молча. Раньше всех с полигона уехали друзья покойного Арка. На месте тюремной локации остался только покореженный стол и три мешка с мусором. А мы все ходили кругами вокруг своих палаток, не решаясь заговорить.
Од рванул с места так, что мы с трудом поспевали за его огромным внедорожником. Теперь когда мы с Таном остались вдвоем, трудного разговора уже было не избежать.
– Почему ты побежал валить орка? – тихо спросил он, не глядя на меня, – ведь Йени была ближе.
– Из головы вылетело.
Наверное, даже пассажиры проезжающих мимо нас машин могли видеть, как я покраснел. Разумеется, вместо рискованной пробежки, от которй у меня на затылке теперь останется пулевой шрам, можно было окликнуть гномиху. Но я в тот момент побоялся, что в ответ на моё сообщение про настоящий пистолет она при всех крикнет: «Знаю, не лезь!» Она часто так огрызается. И слишком давно работает в тире, чтобы не отличить игровой пистолет от настоящего.
–Не дал ей совершить ошибку? – на всякий случай уточнил Тан.
Я кивнул. Одно опрометчиво брошенное слово может разрушить всю жизнь, не говоря уже о попытке убийства. И Йени бы не промазала, точно вам говорю. Да наркоторговцу место на каторге. Может быть, их вообще стоит убивать. Но кто будет решать, какая вина достойна убийства? Иногда лучше отпустить десяток виновных, чем случайно наказать одного невинного. Я свой выбор сделал. Любая жизнь священна и неприкосновенна. И я от души надеюсь, что со временем мы все снова помиримся. Пришли же мы независимо друг от друга к одному и тому же тактическому ходу. Мы давно дружим, такая дружба не умирает за один вечер. Помиримся мы на учебе или позже, во время экзаменов, не так важно. По крайней мере, сможем снова общаться. Хотя, факта нашего с Таном предательства ничто не исправит, пусть даже наши намерения и были благими.
– Я тебя видел в баре, когда танцевал, – продолжал Тан, – думаю, у тебя много вопросов.
Я не выдержал и отвернулся.
– Это не был случайный поцелуй, – настойчиво продолжал мой друг, – его зовут Белтан. Он художник. Мы давно встречаемся. И после экзаменов мы с ним официально съезжаемся. Он без ума от нашего порта. У него все картины на морскую тематику. Я родителям сразу сказал. И тебе давно надо было рассказать, но я всё решиться не мог. Мне казалось, что ты…, ну в общем…
– Расист?
–Гомофоб, – неловко улыбнулся Тан, – я ничего не могу с этим поделать. Мне всегда парни больше нравились. И сейчас нравятся.
– А мне, кажется, Йени нравится, – вздохнул я, – да, ты прав. Стало намного легче.
– Зарий говорил с ней, – задумчиво сообщил Тан, – сказал, что ей лучше воздержаться от профессий, связанных со стрельбой на год. Что она слишком импульсивна и должна поработать над собой. Видел бы ты её харю недовольную!
– Эй!!! – раздался из рации хрипящий искаженный голос Йени, – Лопоухие! Вы что там, колесо пробили? Мы вас нахрен потеряли!!!
– Йени! – хитро усмехнувшись, выкрикнул Тан, не дав мне и слова вставить, – Ты Мелу нравишься!
– Знаю! Не лезь! – рявкнула гномиха. Рация замолкла.
Я усмехнулся. Обстановка и правда сразу как-то разрядилась. Хотя внедорожник Ода давно скрылся из виду, я почему-то не волновался об этом больше. Пустота, которую я чувствую в себе сейчас, постепенно заполнится чем-то новым. Дайте только время.
Дома никого не было. Я с трудом дотащил свои рюкзаки до квартиры, а там бросил их прямо в передней-боковой. Пока я усиленно намывался в душе и придирчиво отбирал в холодильнике хорошие яблоки от лучших, на порт постепенно наваливался вечер. Порозовел закат над падающем в воду солнцем, засвистели на ветках деревьев у нашего дома ночные птицы. А я принялся наводить порядок в своей жизни. Отобрал книги, которые нужно отдать на благотворительность. Вытряхнул из шкафа ролевую одежду, которую предстояло раздать знакомым. Почему-то мне особенно жаль было расставаться с кожаными ботинками. Привык я к ним за эти годы, что ли? Готов был поклясться, что их черные матовые носы глядят на меня с тоской и непониманием. Я как будто избавлялся от постаревших собак и меня заедала совесть. Когда я снимал со стен собственное фанатское творчество с изображением бандитских разборок, вернулся домой мой отец. Было слышно, как он спотыкается в передней об мои вещи и поминает Эру всуе.
– Разделишь со мной стакан воды? – спросил он, настороженно оглядывая устроенный мной хаос.
Вслед за ним я вышел в столовую, освещенную единственной маленькой настольной лампой. Уже совсем стемнело. Папа любит устраивать нравственные беседы именно
