Кровь и туман - Анастасия Усович
— Эдзе ушёл, — напоминает Дмитрий. — В этом больше нет необходимости.
— Каждый раз, когда Артур спрашивал у меня о своём отце, я говорила, что тот мёртв, но теперь у меня есть реальный шанс рассказать сыну правду…. Я не могу больше врать… Не хочу, Дим!
Я выхожу из коридора, оказываясь в поле зрения родителей. Несколько быстрых, неуклюжих шагов — и я уже в кухне. Пока ничего не произношу, лишь гляжу то на Дмитрия, то на маму. Вспоминаю другой разговор, которому я тоже однажды стала случайным свидетелем. Мама и Эдзе. И множество фраз, додумывать смысл которых было бы настоящей игрой в бинго, разве что вместо цифр: правда — неправда.
И почему мне всё время везёт там, где выгодным был бы именно проигрыш?
— Эдзе — отец Артура? — спрашиваю я.
Сразу. Без предисловий. Как пластырь сорвать.
Мама с Дмитрием переглядываются.
— Долго ты там стояла? — спрашивает второй.
— О, нет, нет, нет, — качаю головой. Усмехаюсь. — Давайте не будем сейчас делать вид, что моё любопытство — единственная проблема. Мам? — смотрю только на неё. — Мам, скажи правду: Эдзе — отец Артура?
Мама коротко кивает.
— Да. Когда я училась в университете, Эдзе преподавал там психологию. Я была юна, безрассудна и влюбилась в него по уши, и он воспользовался этим, — мама нервно сглатывает. — Избавляться от Артура я не стала, а Эдзе, узнав о моей беременности, из университета уволился и больше мне на глаза не попадался.
Холодно. Я дёргаю плечами. Дышать вдруг становится труднее из-за вязкого воздуха вокруг.
— Почему раньше не сказали?
— Это не тот тип информации, которую можно ненароком сообщить за обедом, — подключается Дмитрий.
Опирается двумя ладонями в столешницу.
— Но он спрашивал, — настаиваю я. — И вы говорили ему, что его родной папа мёртв… Почему?
— Потому что я не хочу, чтобы у моего сына был ещё один отец. — (Меня затыкает собственное эгоистичное любопытство. Я буквально прикусываю язык). — Я знаю, что было бы справедливее всё рассказать Артуру, но одна мысль о том, что он может захотеть общаться с ним, проводить время, начать называть его тем, кем он, по сути, не является, выводит меня из себя настолько, что я готов врать о смерти, если это позволит мне сохранить сына.
Опускаю глаза на свои носки. Следующий ход за мной. Нужно что-то сказать, но мысли путаются. Я могу понять Дмитрия, но… теперь и я знаю эту тайну, переставшую принадлежать только троим.
Я обещала себе, что больше не буру врать близким. Ведь именно я предложила Нине и Бену рассказать всем о том, откуда мы пришли. И если сейчас я закрою глаза на то, что узнала, это будет неправильно.
Нельзя выборочно хранить тайны, если я решила быть честной. Нельзя.
— Она расскажет, — говорит мама. — Ты же знаешь, они с Артуром ничего друг от друга не скрывают.
Я поднимаю на них взгляд. Дмитрий смотрит на меня, приподняв одну бровь. Ожидает подтверждения или отрицания маминого предположения.
Я только и могу, что пожать плечами.
— Это будет правильно, — говорю.
В этот же момент голоса ребят, сидящих в комнате, становятся громче, заполняют коридор.
— Ты чего тут так долго? — спрашивает Артур за моей спиной. — Наша партия следующая.
Я в последний раз гляжу Дмитрию в глаза, затем поворачиваюсь к Артуру, подошедшему ко мне близко и теперь стоящему в одном шаге, и говорю:
— Я знаю, кто твой родной отец.
Артур хмурится. Смотрит на меня непонимающе, дёргает головой.
— Что?
— Ты хочешь, чтобы я назвала его имя?
Смотрю на Артура. Жду ответа. Он, похоже, не до конца понимает, что я говорю серьёзно, поэтому с некоей иронией отвечает:
— Да.
Я на выдохе произношу это имя.
Имя того, кто умудрился стать значительной частью моей жизни, хотя когда-то давно обещал всеми возможными способами спрятать себя от нас.
Похоже, не у меня одной всё так часто идёт не по плану.
* * *
На крыше нас немного: тётя Аня, мои родители, близнецы, Артур, собственно, я и приглашённый член Совета. Эту женщину я вижу впервые. Внешне она явно старше мамы и тёти Ани. Думаю, мне она была бы скорее бабушкой. У неё длинные седые волосы, перекинутые через левое плечо струящимся водопадом, тёмные, практически чёрные глаза-пуговки и то, что на узком лице первым бросается в глаза — выпуклая уродливая родинка на подбородке.
Может из-за неё, а может по какой-либо другой причине, но та, кого Дмитрий во время приветствия назвал Стефанией, у меня вызывает стойкое отвращение.
— Кто отправит Валентина к Спящим?
Вопрос Стефании подхватывается ветром и разносится по крыше. Ближе всего ко мне стоят близнецы. Вопросительно гляжу на Даню. Он — на Ваню. Тот в ответ пожимает плечами.
— Думаю, Валя хотел бы, чтобы это сделал его боевой товарищ, — произносит тётя Аня. — И лучший друг.
Она протягивает руку в сторону Дмитрия. Он перестаёт вжимать голову в плечи, пряча пол-лица за высоким воротником тёплого пальто, и принимает ладонь тёти Ани. Секунду они жмут друг другу руки, удерживая зрительный контакт. Когда тётя Аня дёргает уголком губ, я различаю одинокую слезу, скатывающуюся по её щеке.
Даня и Ваня рассказывали, что она много плачет по ночам. То же говорила и мама. Но я ни разу не видела, чтобы тётя Аня позволяла себе выставлять слабость на всеобщее обозрение.
— Так будет правильно, — говорит Ваня, соглашаясь с маминым решением.
Даня молча кивает.
Дмитрий подходит к Стефании. Я, затаив дыхание, жду, что будет дальше. Стефания снимает с пояса какой-то железный предмет. Щелчок, предмет раскрывается… и я узнаю в нём обод, который мне на предплечье надели в день, когда я приняла клятву.
Обод закрывается на руке Дмитрия. Точнее, одна его часть. Вторая, как это принято, сковывает предплечье члена Совета.
— Ты знаешь, что нужно говорить, — произносит Стефания. — Поэтому, полагаю, мои подсказки будут лишними.
— Да, — кивает Дмитрий. — Спасибо, Стефа. Тогда приступим.
Почему-то мне становится так странно где-то внутри: то ли от предчувствия чего-то нового и таинственного, то ли от общей кладбищенской атмосферы — и это без могил как таковых. Я зачем-то накрываю рот ладонью.
— Ты был верен законам и считался перед долгом… — начинает Дмитрий, но почти сразу обрывает себя, чего, кажется, никогда раньше не было. С той стороны, с которой я стою, мне хорошо видно его хмурое, отстранённое выражение лица.
И когда он ещё даже не пытается возобновить свою речь, я уже знаю, что он не справится.
— Ты никогда не ставил под сомнения необходимость в…
Вздох. Лихорадка.
