Жизнь Фениксов - Татьяна Владимировна Овсянникова
— Мальки…
Нет, они никогда не унывали. Днем всегда ждали в гости Лильку — вот уж с кем точно можно было животики надорвать, а вечером для всех пела Женя Груздева. Лилька была из районного центра, поэтому приезжали к ней редко. У нее был неисчерпаемый запас баек, анекдотов и «вот те крест» правдивых историй.
— У нашей бабы Лизы груди аж до пояса- она когда к фельдшеру ездит, то лифчик одевает и их в трубочку скатывает, ну, чтоб в лифчик-то засунуть…
— И-и-и-и, — заходились от смеха слушательницы, — Ну ты же врешь все, Лилька…
Старшая медсестра Алевтина Федоровна была женщиной молодой и тоскующей без любви. Блондинка в теле, с роскошной грудью, гладкими уложенными в шишку на затылке волосами и высоким пронзительным голосом. Завидев Спиридона в коридоре, она надвигалась на него, неотвратимая, как судьба, теснила:
— Витенька, смотри, какую я себе распашоночку сшила, — оглаживала себя по груди, по бокам, демонстрируя обновку, — не жарко в ней, все дышит…
— Ну, все… Ему не спастись. Попадет сейчас под нее, как под каток… — комментировала Лилька. Они утыкались в подушки, давясь от смеха.
В Лилькиной палате лежала девочка с фамилией Попандопулах, красивая натуральная блондинка с голубыми глазами. Ее лечили препаратом, ампулу с которым она должна была каждый день брать у старшей медсестры. И каждый день происходило одно и то же. Раздавался высокий голос Алевтины Федоровны:
— ПопандОпола!
В ответ звучало невозмутимое:
— Я — ПопандопУлах.
— Возьми свое лекарство..
— Это она ревнует, что ты красивая, — объясняла Лилька причину забывчивости старшей медсестры. — Свои-то волосы она пергидролем красит.
И было непонятно, как такая веселая девчонка, как Лиля, могла заболеть.
Женька Груздева была из детдома. Родители от нее отказались, когда поняли, что с ней что-то не так: Женька всегда держала прижатой к себе неестественно вывернутую и согнутую в локте руку, ходила, раскачиваясь. На развитие травма повлияла тоже. Лицо Женьки — первое, что они видели, выйдя из комы: она сидела возле кровати и следила, чтоб не закончился раствор во флаконе капельницы, могла, если нужно, ее снять, гладила по руке:»Все хорошо! Все теперь хорошо!» Женя была их старше, девочка-женщина: на развитом округлившемся женском теле — маленькая, коротко, как у мальчишки, стриженная, голова. Ее выписывали и отправляли в детдом, а через несколько недель она с приступом поступала обратно. Так и жила. В больнице ей было лучше: здесь ее все знали, любили и жалели. За время каждого своего пребывания в отделении, она «прибарахлялась»: мамы «старожилов» уже ее знали и приносили платья, кофточки, юбки, но всему этому она радовалась до первой помывки в детдоме: когда возвращалась из душа — вместо обновок лежали уже чьи-нибудь старые вещи. Женька пела, красиво, чисто и волнующе. Неизвестно, кто и когда сочинял эти песни, но послушать их собирались со всего отделения. Когда они были помладше, то искренне считали, что если бы родители Женьки знали, как красиво она будет петь, то ни за что не отдали бы ее в детский дом. Женька раскачивалась в такт и пела про любовь:
— Они дружили с самого детства
Когда еще были детьми…
И часто-часто они клялися,
Что не забудут о любви…
Семнадцать лет мальчишке стало
И он в пилотчики пошел.
В машине звездной поднялся в небо
И счастье таи себе нашел…
Подобные тексты тогда никого не смущали, они ведь были про «настоящую любовь»:
Ах, ты не любишь,
Ну и не надо!
Я все равно тебя люблю…
Ну что мне стоит
Подняться в небо
И сделать «мертвую петлю».
Все они мечтали о любви, Верили, что любовь- такая же честная, как и смерть, приходит ко всем. Она найдет тебя среди тысячи здоровых девчонок. Часто любовь и смерть приходили вместе. Саня вспоминала хрупкую большеглазую Марину:
— Мне перед тем, как сюда попасть, привиделась огромная серая кошка — сидела у меня в ногах и смотрела на меня. Я даже не знаю, сон это был или явь. Бабушка сказала:»Это болезнь твоя…»
Марина умерла, вынашивая своего ребенка. В девятнадцать лет. «Смерть посетила твой дом, и я видела, как она скрылась с твоим малюткой. Она носится быстрее ветра и никогда не возвращает, что раз взяла!». Многие из них постепенно «сходили с дистанции».
Маргарита Львовна была дежурной медсестрой на их посту. Красивая, но злая, с пышными золотистыми локонами и всегда с модным маникюром, который она с удовольствием демонстрировала другим медсестрам, поясняя, что сделала его специально для вчерашнего «ну просто незабываемого свидания». Саню она не взлюбила с первого взгляда. Во время сончаса спать никому не хотелось: на улице стояла жара, цвели яблони под окнами и всем хотелось на улицу — гулять. Младшие девочки переговаривались и хихикали, перебегали, пригнувшись, от одной кровати к другой. Марго распахнула дверь палаты:
— В чем дело? Что вы здесь
