Молчание Сабрины 2 - Владимир Торин
– Да, провалы в памяти, – покивал Брекенбок. – Удобненько. Проклятье! Терзаюсь! Я терзаюсь любопытством! Это пытка! Может, в этом и заключается цель Манеры Улыбаться? Извести меня своей таинственностью?
– Вы думаете, что он как-то причастен к облаве и отправился в лавку игрушек, чтобы я сыграла в вашей пьесе?
– Зачем ему это? – прищурился Брекенбок. – Для чего? Молчишь? И тут мы снова натыкаемся на твою роль во всем этом, о которой ты ничего якобы не знаешь. Кукла Сабрина играет в пьесе «Замечательная и Невероятная Жертва Убийства». К чему это приведет?
– Это как-то связано с тем, что вы нашли в ящике стола, – сказала Сабрина.
– Неужели?
– Я так думаю…
– Думает она, – презрительно бросил шут.
Заложив руки за спину, он принялся расхаживать по фургончику, время от времени почесывая затылок в раздумьях. Признаваться, что он там, в столе, нашел, хозяин балагана, очевидно, больше не собирался.
– Любой другой на моем месте не стал бы играть в чужие игры и сразу же пресек бы все, но… на моем месте никого, кроме меня, нет. Моя пьеса… она невероятно важна. Важнее, чем балаган, чем куклы и шуты. Важнее, чем я сам. Я не могу все отменить. Не теперь, когда маятник запущен.
– Маятник?
– Это такая штуковина в часах. Качается все время. Так вот маятник запущен. И пьеса должна состояться, иначе… – Брекенбок замолчал, поняв, что едва не сказал лишнее.
– Вы знаете, что он затевает что-то ужасное, – сказала Сабрина. – Знаете ведь…
– Ужасное? – презрительно бросил Брекенбок. – Самое ужасное, что он мог бы вытворить, это споткнуться на лесенке у своего фургона и сломать себе шею. И из-за этого опоздать с выходом на сцену. Так я думал раньше… Но сейчас… «Ужасным» может быть что угодно, и это самое ужасное. И несмотря ни на что… Нет, я ничего не могу предпринять.
– Неужели вы просто сделаете вид, что ничего не происходит?
Кукла вспомнила полицейского констебля, который никак не отреагировал на крики из мешка. Вспомнила мистера Баллуни, который никак не отреагировал на убийство Джейкоба, произошедшее у него на глазах. И вот это повторялось… как же так вышло, что Гуффин окружил себя сплошь безвольными и безразличными личностями? Он сделал это специально? Чтобы вытворять все, что вздумается, и никто не мог ему помешать?
– Ты все правильно поняла, дорогуша, – ответил Брекенбок. – Именно это я и сделаю. Сделаю вид, что ничего не происходит. И понаблюдаю – за тем, что происходит.
– Но вы можете помешать ему в любой момент!
– Могу, но тогда не состоится моя славная пьеса и…
– Это же просто пьеса!
Хозяин балагана оскалил зубы.
– Просто пьеса? Ты меня не слушала? Маятник, помнишь?
– Я не понимаю…
– И знаешь, что, дорогуша? – прорычал Брекенбок. – Что бы ты себе ни удумала, моя замечательная пьеса из рода таких замечательных пьес, каких больше не делают, состоится! Даже если небо вывернется наизнанку, чердаки и подвалы вдруг поменяются местами, а соль неожиданно станет сладкой, она будет поставлена.
– Но вы ведь сами говорили, когда Гуффин только принес меня сюда, что вы во всем разочаровались, что невзгоды победили вас и вы больше не хотите делать никакую пьесу, – напомнила Сабрина, и Брекенбок обжег ее испепеляющим взглядом:
– Сразу видно, что ты не знакома с настоящими творческими личностями, – проворчал он. – И ничего не смыслишь в метаниях безысходности подлинного творца. Если писатель говорит, что скорее отрежет себе пальцы, чем напишет еще хоть слово, или художник грозится вонзить себе кисточку в глаз и никогда больше не подходить к холсту, это все не взаправду, понарошку. В такие моменты несчастного гения нужно просто угостить чем-нибудь вкусным и с большой долей вероятности все пройдет.
– А что случилось с вами? Вас угостили чем-то вкусным?
– О да. Враньем. Вкуснотища… Всегда предпочитал сладкую ложь горькой правде. – Брекенбок растянул свои черные губы в широкой злой улыбке. – И если в планы Манеры Улыбаться входит как-то испортить пьесу или сорвать ее на премьере… Что ж, пусть только попробует. Я с него его голову сорву скорее. И я даже боюсь выговорить вслух, что я сделаю с тобой, дорогуша, если ты плохо сыграешь свою роль. Это настолько жуткие вещи, что даже мне самому страшно о них думать. Тебе лучше не злить Талли Брекенбока, кукла Сабрина из переулка Фейр: я в гневе… неприятен. В такие моменты от меня стоит держаться подальше.
Сабрина не стала уточнять, что от Брекенбока лучше всегда держаться подальше, а он продолжал:
– Мне надоел этот разговор. И ты надоела, глупая кукла. Я и так потратил на тебя слишком много своего бесценного времени. Мне нужно кое-что найти. Сиди пока смирно и не вертись, как будто у тебя кое-где завелись древоточцы. Сейчас добренький дядюшка Талли подарит тебе подарочек. – Шут развернулся и потопал к полке с чемоданами. – Где же он был? Куда я их сваливал? Не припомнить… Здесь? – он отщелкнул замки одного чемодана и, подняв крышку, покачал головой. – Или здесь? – потянулся к другому…
– Что вы ищете?
– Не твое дело… хотя, это все же твое дело. О, нашел!
Он достал из чемодана зонтик.
– Слышишь? – Брекенбок кивнул на окно. – Дождь все еще идет. И ты идешь под дождь. Надоело с тобой возиться. К тому же мне нужно внести правки в пьесу. Что ты думаешь о дожде?
– Что я думаю?
– Ладно, сам скажу, что ты думаешь. Тебе не нравится дождь. Отныне…
…Вот так Сабрина и оказалась на улице с текстом пьесы, зонтиком и дурными предчувствиями. Она была искренне возмущена бездействием Талли Брекенбока. Уж кому-кому, считала она, но Гуффину плевать на пьесу.
Зато всем остальным явно было не плевать. Тупик Гро, в который ее приволок Манера Улыбаться, преобразился так сильно, как будто, пока Сабрина была в фургоне Брекенбока, весь «Балаганчик» собрал вещи и просто перебрался в другой закуток. Актеры восстановили почти все, что было разрушено во время полицейского рейда. Подняли и поставили на колеса, помимо Гуффиновского, еще два фургона. Выбитые окна затянули тканью, двери снова повесили на
