О носах и замка́х - Владимир Торин
Мистер Догни оценил мою изобретательность и похвалил созданную мной ловушку. Он сказал: «Ты далеко пойдешь, парень», – и, разглядев во мне потенциал к изобретательству и шестеренничанью, взялся обучать меня своему ремеслу. Шли годы, и вот я уже с закрытыми глазами могу починить двигатель аэрокэба, или разобрать и тут же собрать субмарину. Талантливым механиком был старый Догни, но более талантливым он был учителем.
Я жил в мастерской, помогал мистеру Догни в его работе, каждый день ел, и мне даже не приходилось перебирать огрызки, вытаскивая из них крысиную отраву – жизнь, вроде как, налаживалась. И все же с каждым днем пустота внутри меня росла. Мистер Догни говорил, что каждая шестеренка должна знать свое место, иначе она быстро заржавеет, потерянная, завалившаяся между досками. А я все не решался отыскать свою родню. Понимаете, я боялся, что найду кого-то сродни мадам Гроттеморт или воспитателям из приюта. Да и вообще я был зол, полагая, что меня просто выбросили за ненадобностью и если бы мои родители хотели меня найти, то давно бы это сделали.
К тому же мы с мистером Догни тогда были очень заняты: то и дело прибывали дирижабли и морские суда из дальних экспедиций и из колоний. Они требовали ремонта, и мы все время посвящали работе. Не было времени задумываться о чем-то, кроме пробоин, гнутых винтов, прохудившихся оболочек и тому подобного. Самому себе и мистеру Догни я между тем обещал, что начну поиски родни как только отремонтируем то или иное судно. Но суда все не заканчивались, а годы шли. И вот однажды, мистер Догни отобрал у меня масленку, паяльную лампу и разводной ключ, и сказал: «Достаточно. Эти суда никогда не закончатся, как не закончатся и экспедиции, в которых их ломают. Ты должен найти своих…». Мистер Догни подсказал, с чего мне начать поиск.
Я знал лишь свои имя да фамилию. Старик сказал, что этого предостаточно, и отправил меня в городскую справочную службу. Во всем Льотомне обнаружилось целых семь Фишей. Двое обретались на кладбище, еще один оказался самозванцем, а четверо остальных – теми, с кем лучше не связываться.
Мне казалось, что все потеряно, и тогда старик Догни вспомнил о реестре цилиндров. Вижу, вы не понимаете… У нас в городе все носят цилиндры, и каждый цилиндр заносится в специальный реестр, ему присваивается номер, и там также указано, для кого, когда и где он был сделан. Без особой надежды я отправил запрос в реестр. И каково же было мое удивление, когда мне пришел ответ с тридцатью именами.
Среди этих имен были и те, кого я уже вычеркнул, но больше было тех, кто давно покоился на кладбище. Удалось мне проследить лишь судьбу самого последнего Фиша, который получил цилиндр. Я отправился по указанному под именем адресу и выяснил, что в квартире никто давно не живет. Старуха-соседка сказала, что когда-то там жил конфетник Говард Фиш, отзывчивый и приятный джентльмен, добродушный и улыбчивый, всегда уважительно ко всем обращался, даже к котам. Вот только доброта, по ее словам, не довела его и его семью до добра. Она отказалась говорить, что именно произошло, и сообщила лишь, что мне все об этом расскажут в долговой тюрьме Гримсби. Все встало на свои места – одна из издержек попадания в долговую тюрьму состоит в том, что твой адрес убирают из почтовой и справочной служб.
И я отправился в долговую тюрьму в поисках Говарда Фиша. Гримсби мало чем отличается от приюта Гроттеморт, скажу я вам, и я уверен, в ее стенах обитают свои… монстры. Говарда Фиша я там не обнаружил, зато нашел других Фишей. Джорджа и Грейс. По совету мистера Догни, я сказал надзирателям, что меня прислал поручитель-жертвователь и что он хотел бы погасить часть долга кого-то из местных несчастных, начав с Фишей. Нам позволили встречу.
Они выглядели больными, эти люди, бледными, исхудалыми, с тонкими поседевшими волосами, несмотря на то, что они не были стариками. Они выглядели жалко и плачевно, но глаза Грейс Фиш тут же ярко-ярко зажглись, стоило ей меня увидеть, а лицо Джорджа озарилось. Они меня узнали, хоть и видели в последний раз младенцем. Их история удивительна и очень печальна. Моя мама попала в долговую тюрьму из-за того, что ее хозяйка ложно обвинила ее в краже столового серебра, и ни эту черствую мадам, ни господина судью не смутило то, что у мамы аллергия на серебро. Что касается моего отца, то он попал туда из-за своего отца. Семейное дело Фишей пошло прахом, и долги оказались настолько большими, что их не смогли бы выплатить даже правнуки старого конфетника Фиша. Мой отец вырос в долговой тюрьме.
Мои родители встретились в этих мрачных стенах, полюбили друг друга, и у них родился я. Но, как и всех детей, рождающихся в стенах Гримсби, меня забрали и передали в приют. Я узнал обо всем этом в тот день. Я так и не понял, из-за чего разорился мой дед, а отец… он не хотел говорить. Он сказал лишь, что дед мой, вероятно, до сих пор жив, но известие это нисколько меня не обрадовало, учитывая то место, где он находился.
После посещения Гримсби я отправился к дедушке… Инсейн-Тру… худшее из мест в Льотомне. Как будто здание из Ворбурга в один момент просто выросло прямо в нашем городе. Лучше умереть, чем попасть в лечебницу для умалишенных на холме Роз.
Дедушка Говард мало чем походил на человека, когда я его увидел. Трясущийся, затянутый по самые глаза в смирительном коконе и застегнутый на пару дюжин ремней. Он все болтал какую-то бессвязную белиберду, все твердил о Машине Счастья, о ключах и замках. О том, что Машина внизу… в самом низу, под хранилищем, за
