Спасти Ивановку - Вера Лондоковская
— Ты что, читать умеешь? — вытаращилась на нее Сонька.
— Конечно, с раннего детства.
Беата упорхнула в свою комнату, достала книгу. Дени Дидро, «Монахиня» на польском языке. Вот ведь как обидно – язык польский есть, народ польский есть, такая великая нация, со своими обычаями, со своими национальными блюдами и костюмами, с таким гордым характером, — а государства, получается, нет! И сколько эта несправедливость будет продолжаться, никто не ответит. Беата знала, что ее соплеменники участвовали в войне 1812 года против России на стороне Наполеона и его армии. И после победы русской армии на Венском конгрессе решено было основную часть Польши отдать в состав России. И сколько уже поляки затевали бунтов и других акций недовольства, а все зря. Мятежных свободолюбивых поляков казнят, ссылают в Сибирь, отправляют в остроги.
А теперь мы с Вацлавом и вовсе оказались на краю Российской империи, как на краю света. И наша задача — сохранить даже здесь, на краю земли, в чужой стране, свою исконную великую культуру. Вацлав, правда, не проявляет никакой нежности, не говорит слова любви, а этого так не хватает! Так хочется, чтобы он влюбился и трепетал при виде меня, своей собственной невесты. Обидно выходить замуж за холодного бесчувственного чурбана. Но что делать, мы друг другу предназначены, да и родители мои нас перед отъездом благословили. И даже если до конца нашей жизни Польша не станет свободной, так хоть наши дети увидят это великое событие, и с полным правом вернутся домой, в Европу.
Беата не заметила, как уснула. А утром ее разбудило яркое солнце, торжественно и требовательно вошедшее в комнату через не занавешенное шторами окошко. Девушка никогда не вставала сразу при пробуждении, она предпочитала с утра поваляться, помечтать. О любви, о волшебных поцелуях, прикосновениях. О чем еще могут быть мечты в семнадцать лет? И представляла она, как этот холодный белокурый красавец, ее жених, приводит ее после свадьбы в их спальню, и в этот момент его обуревают чувства…
Намечтавшись вволю, Беата потянулась, чувствуя приятную дрожь во всем теле, сказала себе, что счастье совсем близко, и наконец встала с кровати. Умывшись с помощью кувшина и тазика, она оделась в чистое розовое платье с фартуком, обулась в любимые туфельки на каблуках и закрепила на шее красные деревянные бусы.
С прекрасным настроением девушка вышла во двор и чуть не вскрикнула от ужаса. Из-за забора прямо на нее смотрели чьи-то испуганные отчаянные глаза. Присмотревшись к непонятному существу, она поняла, что это тоже девушка, но совсем другая, с оливковым цветом лица, с узкими глазами и длинными черными волосами. Китаянка? Откуда она здесь? И что делать, позвать кого-то из дома?
Узкоглазая черноволосая девушка между тем заплакала. Опять метнула на Беату умоляющий взгляд и запричитала:
— Мой господин, мой господин!
— Что? — изумилась Беата.
Она вышла из-за забора на улицу и оказалась совсем близко с китаянкой.
— Что ты говоришь? Какого господина ты ищешь?
Было очевидно, что китаянка совершенно не понимает по-русски, только при слове «господин» она оживилась и закивала головой.
Беата показала на дом:
— Тебе здесь какого-то господина надо?
Но черноволосая девушка отрицательно помотала головой и показала в сторону казачьей казармы:
— Мой господин!
Жестами и знаками она давала понять, что ее «господин» находится именно там.
— Ты потерялась, бедная, — догадалась Беата, — пойдем, я тебя отведу куда следует.
Дверь в казарму оказалась закрыта. На стук никто не открывал. Из-за угла строения вышел казак в форму и с шашкой в ножнах.
— Здравия желаю, рядовой Куранда, — представился он. — Что случилось?
— Да вот девушка потерялась, — растерянно сообщила Беата.
Китаянка переводила робкий и наивный взгляд с Беаты на казака и обратно.
— Ее надо домой отправить, наверно, — предположила Беата, — но она почему-то показывает на казарму и говорит одно и то же: «мой господин, мой господин».
Куранда вдруг расхохотался.
— Что смешного? — нахмурилась Беата.
Казак продолжал смеяться, чуть не сгибаясь пополам.
— Да я понял, кто это, — еле выговорил он.
— И кто же?
— Да это Жернаков взял лодку, переплыл на тот берег, нашел там себе девку и научил называть его «мой господин»!
Китаянка, услышав знакомые слова, уселась на крыльцо и прижалась к входной двери казармы.
Беата кинулась к ней:
— Вставай, ты что?
Но китаянка вцепилась в крыльцо и продолжала повторять:
— Мой господин, мой господин!
Вдруг возле двери прогремел командирский голос:
— Что здесь происходит, рядовой Куранда? — это был урядник Григорий Кантемиров.
Куранда встал навытяжку и отрапортовал:
— Местные жители нашли китаянку…
— Я все слышал! — рявкнул Кантемиров. — Вы что творите? Хотите отношения с соседями испортить? Зачем ее сюда притащили? Где Жернаков?
— Так он вместе с остальными в тайгу уехал, настрелять дичи на ужин. Рано утром еще уехали.
— Значит, так, девицу поместить в моем кабинете. Чаю ей дай. А как Жернаков появится, позови меня. Я ему покажу, как ездить на чужую территорию. Выполнять.
И Кантемиров повернулся, давая понять, что разговор закончен.
— Есть выполнять, — бодро ответил Куранда.
— Ладно, мне на свою службу надо, — улыбнулась ему Беата, — я пойду. Один справишься?
— Казак с чем угодно справится.
Беата побежала к дому Кузнецова, а к вечеру все уже знали, что Жернакова наказали – неделю ему предстояло заниматься самыми черными работами в казарме. Китаянку скоро посадят в лодку и отправят домой. Отныне казакам запрещено будет брать лодки, и даже часового поставят на берегу — следить, чтобы никто без спроса на китайскую сторону не двинулся.
— Как же жалко влюбленных, — вздыхала глупая Сонька, — наверно, китаянка сейчас стоит на берегу и плачет. И Жернаков будет драить казармы и плакать.
— Ты лучше за супом следи, а то наваришь бурды какой-нибудь, — отвечала Беата.
— Не может такого быть, чтобы я да бурду сварила! – возразила Сонька с возмущением. – Уж готовлю я отлично!
«Да, готовишь ты и правда хорошо, — подумала Беата, искоса взглянув на подругу, — наверно, оттого и толстая такая».
Сказать по правде, сама Беата готовить не умела и абсолютно не горела желанием этим заниматься. Почему-то все, к чему требовалось приложить руки и терпение, вызывало у девушки скуку и раздражение. В самых крайних случаях, когда приходилось что-то зашить или сварить, и никак нельзя
