Молчание Сабрины - Владимир Торин
Пустое Место и Манера Улыбаться брели по ковру из опавших листьев. Оба шута думали о своем – в обоих случаях «свое» было мрачным и невзрачным.
Фортт дрожал от страха. И в то время, как Гуффин тащил на плече мешок, он отчаянно пытался увеличить дыру в кармане пальто при помощи ногтей – ему сейчас было жизненно необходимо сделать хотя бы глоточек каштановой настойки. Еще бы – только что он не просто покинул зловещую лавку кукольника – он, можно сказать, выжил! Столько переживаний – и все были развешаны на расхлябанных шутовских нервишках, как стиранное белье какой-нибудь матроны из квартала Странные Окна, где он жил до того, как перебрался в Фли.
Джейкоба Фортта не успокаивали ни спокойствие и беззаботность Гуффина, ни понимание того, что Гуффин не даст его в обиду, если произойдет действительно что-нибудь мерзкое. Его не утешало даже то, что они уже покинули лавку, и все ее страхи, вроде как, остались позади. На самом деле шут Пустое Место прихватил оттуда с собой нечто, что впилось в него пиявкой, повисло на нем, прикидываясь лишь частью костюма, и затаилось. Тревога… Фортту казалось, что чем дальше они отходят от лавки игрушек, тем сильнее сгущаются над ним и Гуффином тучи какой-то неявной угрозы.
Висельник в переулке. Кровь, вытекающая из-под стойки. Еще и кукла эта непонятная. Зачем Гудвин ее оставил? И кто сидел на втором стуле? (Фортт заметил, что на нем совершенно не было пыли).
Пустое Место изо всех сил пытался понять, что происходит, но в какой-то момент с горечью осознал, что, кажется, он попросту недостаточно умен для этого: шут, вроде как, почти-почти ухватывался за торчащие ниточки, но они рассыпались в пыль под его пальцами…
Сходу напрашивалась мысль: Гудвин ожидал того, кто заказал у него куклу, но вместо последнего явился убийца. Этот мрачный и безжалостный незнакомец связал кукольника, заколол его и повесил в переулке на всеобщее обозрение, словно… оставил кому-то послание!
Глядя на идущего чуть впереди приятеля, согбенного под весом мешка, Фортт поймал себя на еще одной неприятной мысли: «Не стоило нам ее брать. Не зря она сидела на том стуле в пустой лавке. Кто-то рано или поздно должен был явиться за подобным-то сокровищем, и это явно не мы. Эх, нужно было как следует изучить книгу учета клиентов! Она ведь уже была у меня в руках, и почему я ее оставил?! Может, там, на одной из страниц, указан тот, кому предназначалась эта рыжая?!»
Пустое Место обернулся. Он чувствовал, что в этой тетрадке найдет ответы. Но вернуться туда? Ни за что! Только не сейчас! Да и Гуффину нипочем не объяснишь, зачем это было бы нужно…
Гуффин, в свою очередь, скрипел зубами, спотыкался через шаг и бубнил под нос: он обещал себе, что больше никогда и ни за что – как бы ему ни хотелось! – не станет швырять камни в уличные фонари. Сейчас, ничего не видя под ногами, он вдруг осознал, для чего уличные фонари нужны.
Весь вид Манеры Улыбаться говорил о том, что ему, как и его другу, не терпится поскорее покинуть это гнетущее место. Вот только из-за мешка ему приходилось едва волочиться. В мешке этом когда-то хранились боа и парики, которые шут украл из гримерки кабаре «Три Чулка», и уж они-то были полегче этой куклы, которая весила ничуть не легче настоящей женщины. У кого-то мог бы возникнуть здравый вопрос: «Неужели Финн Гуффин прежде таскал женщин в мешках?» – на что сам шут без лишних слов показал бы любопытствующему «чайку», грубый жест рукой, за который можно было запросто загреметь в полицейский «собачник» и который буквально означал: «Отвали!» и «Не твоего ума дело!»
– Ненавижу Тремпл-Толл! – рявкнул Гуффин, внезапно сорвавшись на ни в чем не повинном райончике.
– И я, – поддержал чуть отстающий Фортт. – А ты почему?
– В Тремпл-Толл всегда происходят странные вещи. Здесь обретаются флики, судьи, адвокаты и… зубные феи, – объяснил Манера Улыбаться. – Они на этих улочках повсюду. Вот в нашем Фли такой нечисти не водится. А еще… Саквояжня нагоняет на меня… как это называется?.. удушливость.
– Да, есть здесь что-то удушливое…
– Поскорее бы перебраться через канал и вернуться в «Балаганчик». Эх, труппа сейчас, наверное, уже собралась под кухонным навесом и под руководством мадам Бджи начинает готовить ужин…
– Ужин… слюнки текут.
– Надеюсь в этот раз она добавит побольше приправ. А то прошлая кошка была пресной…
– А вот мне она пришлась по вкусу… разваренная, мягонькая…
– Это потому что вкус у тебя дурацкий!
Гуффин ожидал, что Фортт вот-вот парирует чем-то, вроде «Мой вкус вообще-то намного вкуснее твоего», но приятель молчал, и молчание неприятно затягивалось…
Внезапно Манера Улыбаться обнаружил, что по переулку он идет один.
И тут за его спиной раздалось отвратительное пугающее бульканье.
Гуффин застыл на месте от ужаса. Перед глазами предстала картина: Фортт с перерезанным горлом, на его губах выступают кровавые пузыри, а за ним стоит высокий человек в черном с папиреткой «Осенний табак» в зубах. И он поднимает нож уже над самим Манерой Улыбаться…
Шут обернулся и недоуменно распахнул рот, не в силах поверить собственным глазам.
– Нашел время, будь ты неладен! – в ярости прошипел Гуффин.
– А что такое? – как ни в чем не бывало спросил Фортт, вытирая губы после каштановой настойки.
– Ты треклятый эгоист!
– Все шуты эгоисты, – веско подметил Пустое Место.
Гуффин на мгновение задумался.
– Хм… ты прав. Но неужели все же нельзя было подождать, пока мы не выйдем отсюда или не сядем в трамвай?
– Ты и сам был бы не прочь срочно промочить горло на моем месте, если бы бессовестно не забыл кое о чем.
– О чем? – удивился Гуффин.
Фортт тыкнул пальцем куда-то за спину Манеры Улыбаться:
– Наш труп.
Гуффин обернулся и закусил губу – у трубы водостока, возле которой еще совсем недавно в петле висел четырехрукий человек с ножом в сердце, никого не было. В переулке не осталось и намека на то, что меньше, чем полчаса назад, там кого-то раскачивал ветер.
– Так я и думал. – Гуффин вздохнул с облегчением. – Всего лишь показалось.
Фортт в гневе отшвырнул прочь пустую бутылочку из-под настойки – соприкоснувшись со стеной дома,
