Бумажный Тигр (III. Власть) - Константин Сергеевич Соловьев
[8] Уильям Макьюэн (1848 – 1924) – английский хирург и нейрохирург.
[9] Эстли П. Купер (1768 – 1841) – английский хирург и публицист, специалист в области сосудистой хирургии.
Глава 16
Бежать было тяжело. Чертовски тяжело.
Лэйд никогда не мнил себя атлетом, более того, хорошо помнил каждый фунт лишнего веса, отягощавший его тело. Как и каждый прожитый год. Он и забыл, что в сумме набиралась приличная цифра. Достаточно весомая, чтоб заставлять его потеть, взобравшись на второй этаж после обеда, или вызывать одышку на прогулке с чересчур легконогим спутником.
Душно. Дьявол, как душно тут сделалось за последние часы, если, конечно, это были часы, а не дни! А может, это его старые легкие, вынужденные работать в полную силу, просто не справляются со своей работой? Когда в последний раз ему приходилось бегать?.. Черт. Пару лет назад, должно быть. Когда какой-то мальчишка-полли схватил с полки пачку пекарской соды, соблазнившую его, должно быть, напечатанным на ней изображением симпатичной кухарки, и бросился бежать из лавки.
Лэйд чертыхнулся, задев плечом очередной дверной проем, отчего чуть не рухнул как подкошенный.
Он еще не забыл, как бесславно закончилась та, прошлая, погоня. Мало того, что он не вернул украденного, так еще и выставил себя посмешищем на весь Хукахука. Приятели из Хейвуд-треста с подачи Маккензи еще полгода величали его не иначе чем «наш старина Грэндли[1]», чем изводили его и без того уязвленное самолюбие.
Сейчас он постарался об этом не думать. Чем бы ни решил позабавить себя демон, Лэйд не сомневался, что он способен причинить человеческому телу достаточно боли, чтобы вся прочая, пережитая им, мгновенно забылась, точно легкий послеобеденный сон.
Коридоры были наполнены людьми, среди которых Лэйд не различал ни лиц, ни чинов, ни деталей. Оглушенные криками о помощи, исполненные смертельного ужаса, эти люди комками и целыми гроздьями липли к стенам, затрудняя движение, как полупереваренное содержимое затрудняет всякое движение по кишкам.
- Не мешайтесь под ногами, чтоб вас! - Лэйду стоило большого труда миновать каждый такой затор, - Кто хочет помочь, хватайте оружие и за мной!
С тем же успехом он мог бы орудовать и бичом – слипшаяся человеческая масса никак не реагировала на его слова, однако ее густые тромбы закупоривали едва ли не все свободное пространство.
Кажется, в этих чертовых коридорах сейчас скопилось по меньшей мере половина всего персонала. Страх гнал их прочь от окон, в тесные пространства, где в обществе себе подобных они могли хоть какое-то время поддерживать иллюзию, будто ничего страшного не случилось. Лэйд не мог их за это винить. Он понимал их чувства куда лучше, чем ему бы того хотелось.
Какого черта? Отчего бы им не сидеть, по крайней мере, в своих кабинетах?!
Впрочем, он и сам догадывался, пусть даже был лишен возможности размышлять на бегу.
Кабинеты, мимо которых он пробегал, уже не напоминали те прелестные и изящные канцелярские гнездышки, которые впечатлили его поначалу. Они еще не были разорены, мебель по большей части осталась в целости, некоторые и вовсе выглядели так, будто хозяева отлучились на две минуты по важной служебной надобности – выкурить папиросу или принять важную передачу по аппарату Попова. И в то же время они выглядели… силясь сдержать дыхание, он не мог найти нужного слова.
Оскверненными? Брошенными? Чужими?
Эти кабинеты принадлежали уже не людям, понял он. Они принадлежали твари, которая сделалась их хозяином. И пусть она не посчитала нужным обозначить своего присутствия, здешние обитатели, привыкшие считать здание своим, все эти цыплята с тощими шеями и нервные девицы с желтыми от табака пальцами, безотчетно чуяли это. Чуяли – и спешили убраться подальше.
В этом не было и щепотки кроссарианства, ни толики истинного знания, один только спасительный животный инстинкт. Ощущая опасность, всякое существо безотчетно стремится убраться прочь, даже когда не знает, в чем эта опасность заключена.
***
Бег не дался ему легко. Он стал задыхаться еще до того, как миновал ведущий к лестнице коридор, дыхание противным образом заклекотало в груди. И дело здесь не в лишнем весе, подумал Лэйд, стискивая зубы. Это воздух здесь отчаянно дрянной. Едкий, тухлый, точно как в кишечнике, проникнутый не только обрывками разрозненных мужских и женских парфюмов, но и потом, мочой, табаком. Нельзя держать такую ораву людей в ограниченном пространстве, иначе скоро здесь будет не продохнуть…
Вот наконец и лестница. Добравшись до нее, Лэйд ощущал себя так, точно преодолел три марафонских дистанции подряд, причем на последней еще и тянул за собой вагонетку с углем.
- Эй, внизу! – крикнул он в лестничный проем, - Что у вас там?
Снизу не ответили. Не было ни дежурного из числа клерков, которому положено было находиться у лестницы и рапортовать о нуждах лазарета, ни бесчисленных машинисток, снующих вверх-вниз с кипами заскорузлых бумажных бинтов.
Не было ничего – только зловещая клубящаяся тишина, обволакивающая каждую ступеньку и проникнутая столь едкой вонью, исходящей снизу, что Лэйду сделалось дурно еще до того, как он успел поставить ногу на первую ступеньку.
Опоздал.
Кровь мгновенно превратилась в жидкую глину, выпив из тела оставшиеся в нем силы, превратив обожженные мышцы в студенистую массу, а легкие – в судорожно дрожащие в груди бумажные клочья.
Опоздал.
Ты опоздал, Лэйд Лайвстоун. Что бы ты ни надеялся предотвратить, оно уже произошло. Там, внизу. И произошло потому, что ты не смог ничего сделать. Никчемный болван, вообразивший себя демонологом. Потративший слишком много времени впустую, но не способный даже вычислить момент, когда демон нанесет следующий удар. Дряхлый старик, воображающий себя тигром.
- Мисс ван Хольц! – крикнул Лэйд, уже понимая, что ответа не будет, - Вам нужна помощь? Где вы?
Никто не отозвался. Может, первый этаж растаял без следа, как растаял весь прочий мир? Вместе с раненными и ухаживающими за ними медсестрами? Вместе с Синклером и мисс ван Хольц?
Нет, тотчас почувствовал Лэйд, там внизу не пустота. Что-то другое. Что-то, проникнутое отголосками жизни, но не той, что была ему привычна, а другой, новой и бесконечно чужой.
Больше не было слышно стонов раненых, дребезжания посуды, уставших голосов обслуги, треска ломаемой
